Быть Хокингом - Джейн Хокинг

4. Настольная игра

Довольный новой удобной обстановкой и уверенный в своем положении на работе, Стивен сменил направление исследований в физике, оставив за плечами законы макрокосма и общую теорию относительности, он все больше погружался в квантовую механику, в законы, действующие в микрокосме, на уровне элементарных частиц, квантов – кирпичиков бытия. Такая смена предмета исследования явилась закономерным результатом его работ, посвященных черным дырам, и научным контактам с калифорнийскими физиками, изучающими элементарные частицы; он устремился к новым горизонтам, начав разработку теории квантовой гравитации, которая, как он надеялся, поможет связать законы общей относительности Эйнштейна и физику квантовой механики. Эйнштейн относился с глубоким подозрением к теории квантовой механики, разработанной Вернером Гейзенбергом и Нильсом Бором в 1920-х годах. Он не доверял этому научному прорыву из-за элементов неопределенности и случайности, которые были его неотъемлемыми частями: это подрывало его веру в возвышенную упорядоченность природы Вселенной. Свое неприятие он озвучивал Нильсу Бору, сказав так: «Бог не играет в кости во Вселенной».

Происхождение Вселенной будоражило мое воображение, как на протяжении моего замужества, так и до него. В детстве нам с Крисом мама показывала созвездия, сияющие на ясном небосклоне Норфолка. В семидесятых годах уличное освещение было еще не настолько ярким, чтобы мы с Робертом и Люси не могли рассматривать ночное небо и восхищаться красотой далеких сверкающих звезд в темноте. Мы вместе рассуждали о неизмеримом расстоянии и неподвластных воображению временны́х масштабах и восхищались гением их отца и моего мужа, который смог превратить бесконечность пространства и времени в математические формулы, которые носил в голове, – как если бы, по словам Вернера Израэля, он сочинил в голове целую симфонию Моцарта. В этих уравнениях был ключ ко многим вопросам по поводу нашего происхождения и нашего положения во Вселенной, включая волнующий всех вопрос о нашей роли в качестве миниатюрных обитателей ничем не примечательной планетки, вращающейся вокруг заурядной звезды на задворках самой обыкновенной галактики. Эти вопросы не давали мне покоя, несмотря на то что мои знания физики и математики были рудиментарными. Напротив, столкновения невидимых частиц, особенно в случае, если частицы не только невидимые, но и воображаемые, не воспламеняли моего интереса так, как это делало представление о путешествии через миллиарды световых лет к истокам пространства и времени. Должна признаться, что компания ученых, с которыми Стивен теперь общался, привлекала меня в еще меньшей степени. В целом физики, занимающиеся элементарными частицами, оказались горсткой экспертов, гораздо менее озабоченных человеческими взаимоотношениями, чем собственной научной репутацией. Они были в гораздо большей степени настроены на агрессивную конкуренцию, чем расслабленные, дружелюбные релятивисты, с которыми мы общались в прошлом. Они посещали конференции и приходили на общественные мероприятия, организованные специально для них, но, не считая нескольких неудержимо жизнерадостных русских, были совершенно невыразительными личностями. Среди этой серости так приятно оказывалось порой видеть лица образованных, красноречивых и обаятельных друзей из релятивистского прошлого: Израэлей, Хартлов, Кипа Торна, Джорджа Эллиса, Картеров и Бардинов.

Физики, занимающиеся элементарными частицами, оказались горсткой экспертов, гораздо менее озабоченных человеческими взаимоотношениями, чем собственной научной репутацией.

По крайней мере, наиболее известный квантовый физик оказался впечатляющим персонажем, хотя и весьма немногословным. Поль Дирак, кембриджский физик, в 1920-х годах связавший квантовую механику с эйнштейновской специальной теорией относительности, а в 1933-м получивший Нобелевскую премию, был легендарной фигурой в физике. Стивен и Брэндон считали себя его научными внуками, поскольку их научный руководитель Деннис Шама являлся аспирантом Дирака. Меня познакомили в Дираком и его женой Маргит Вигнер, сестрой знаменитого венгерского физика, в Триесте в 1971 году. О Дираке говорили, что когда он знакомил Маргит с одним из своих коллег вскоре после их свадьбы, то сказал не «это моя жена», а «это сестра Вигнера». После выхода Поля на пенсию в 1968 году с должности Лукасовского профессора[123] – должности Ньютона – Дираки переехали из Кембриджа во Флориду, где он стал заслуженным профессором в отставке. Рассказывали, что однажды Дирак наблюдал за тем, как его жена вяжет свитер. Когда она дошла до конца ряда, ее муж, тем временем выработавший математическую теорию вязания, проинструктировал ее, как повернуть спицы и связать изнанку так, чтобы получилась лицевая гладь с обеих сторон.

Дираки однажды побывали у нас в гостях в Кембридже. Маргит напоминала мне Тельму Тэтчер своими аристократическими повадками. Если такое возможно, она была еще более неотразима: ниспадающие мягкими волнами каштановые волосы, ее непосредственность и прирожденная легкость в общении особенно подкупали на фоне молчаливости мужа. Мы пили чай на лужайке, она рассказывала о путешествиях, своей семье и доме во Флориде, восхищалась детьми, непринужденно болтая с ними, в то время как муж только смотрел и молчал. Маргит прекрасно дополняла его замкнутую натуру, которая, как говорят, сформировалась в результате чрезмерного давления отца – швейцарского школьного учителя, позволявшего сыну разговаривать только на безупречном французском языке, когда тот жил в родительском доме в Бристоле.

Она часто отвечала за своего мужа, как и я, порой вынужденная играть роль глашатая Стивена, особенно в тех случаях, когда разговор не касался физики. Стивен и Поль Дирак были схожи своей немногословностью и предпочитали высказывать взвешенные суждения во благо физики либо в целях оживления вопиюще бессвязных дискуссий. Но в одном Стивен и Поль были противоположны друг другу.

Проблемы, касающиеся физического комфорта Стивена, к этому времени стали весьма значительными, потому что он отказывался от каких-либо средств, замедляющих ухудшение его состояния, из-за чего мы часто были привязаны к дому в выходные.

Во время их недельного визита в Кембридж Маргит Дирак позвонила мне по телефону, чтобы пригласить на балет в Художественный театр. Я замешкалась, прекрасно зная, что Стивена не порадует вечер, потраченный на просмотр «Коппелии» даже в компании одного из знаменитейших ученых мира. «Нет, нет, дорогая, мы приглашаем не его! – эмоционально воскликнула Маргит в ответ на мои сбивчивые отговорки от лица Стивена. – Поль хочет, чтобы вы пошли с нами!» Желания Поля не подлежали обсуждению. Через два дня я встретилась с ними в театре, немного удивленная тем, что Поль действительно явился; я по умолчанию предполагала, что они со Стивеном разделяют пренебрежение к тому танцу, который я так любила. Я была неправа: судя по его виду, он наслаждался представлением так же, как и все присутствующие. Несмотря на его сдержанность, он и Маргит излучали искреннюю теплоту, заставляя меня чувствовать себя приятным спутником; в этот вечер я в кои-то веки не должна была ни о чем волноваться – и меньше всего о том, что моим спутникам неинтересно.