Быть Хокингом - Джейн Хокинг

Я обнаружила много общего между харджами и cantigas de amigo, что, возможно, было результатом мосарабской миграции к северу из-за более поздних прецедентов их фанатичного притеснения арабами. Также я обнаружила и поразительные отличия: кантиги не обладают ярко выраженной энергетикой хардж и не несут в себе ощущения напряженного ожидания. Образный ряд связан с картинами природы: горами и реками северо-западной части полуострова, открытой переменчивым ветрам с Атлантики, и с эмоциями лирических героев. Образованный человек увидел бы классические и библейские аллюзии в образах ветра и волн, деревьев, гор и потоков, к которым приходят молодые олени. Однако более вероятным источником такой поэзии является влияние отдаленного крестьянского прошлого, затерянного в тумане гораздо более ранней эпохи, чем та, к которой отсылают нас исполненные ясных христианских образов харджи.

Девушка, чей образ идентифицируется с красотой и чистотой утренней зари, встает рано утром и идет стирать туники в реке (образ реки может быть связан с одной из старинных кельтских богинь плодородия или галисийскими богинями, чьи священные камни с рисунками и надписями дошли до наших дней):

Levantou-s’ a velida,levantou-s’ alva,e vai lavar camisasem o alto:vai-las lavar alva.

Прекрасная девушка встала,Заря забрезжила,Она идет стирать туникиВ реке:Их стирает сама заря.

В некоторых стихотворениях об утренней заре занятие девушки прерывают игривые порывы ветра, в язычестве олицетворяющего злых духов, или появление горного оленя. Олень, волнующий воды реки, символизирует присутствие возлюбленного и любовные действия, однако какие-либо прямые указания на сексуальность отсутствуют:

Passa seu amigoque a muit’ ama;o cervo do montevolvia a augualeda dos amores’dos amores leda.

Мимо проходит ее возлюбленный.Он очень любит ее;Горный оленьВолнует воду.Счастливы в любви,Счастливы в любви.

Появление оленя около воды может трактоваться как библейская ссылка, напоминающая о Песне песней и псалмах, но на более популярном уровне это также может быть следом устойчивых языческих обрядов плодородия, искорененных некоторыми воинствующими епископами в IV и V веках.

Многие из стихотворений передают настроение уныния и меланхолии, что отличает их от эмоционально насыщенных хардж. Здесь препятствием истинной любви служат непостоянство, неверность и отвержение, а также практические соображения войны или социальных условностей; они находят свое выражение посредством деревьев, птиц и источников. Озирая эмоциональную пустыню, в которую превратилась ее жизнь, покинутая любимым девушка взывает к нему, напоминая о том, как птицы пели об их любви. Она обвиняет его в разрушении пейзажа их любви своей жестокостью. Повторяющийся рефрен, leda m’ and’ eu, выражает ее тоску о потерянном счастье.

Vós lhi tolhestes os ramos en que siiane lhi secastes as fontes en que bevian;ledam’ and’ eu.

Ты забрал у них [птиц] ветви, на которых они сидели,И высушил ручьи, из которых они пили;Как мне стать счастливой?

Хотя возвращение к диссертации повысило мою интеллектуальную самооценку, я чувствовала себя одиноко, сидя за столом в библиотеке в окружении томов с желтыми страницами, пытаясь оценить относительную значимость каждого из многочисленных влияний, в результате которых возникли эти стихотворения. Отношение Стивена к изучению Средневековья не смягчилось со временем. По его мнению, такие исследования были столь же бессмысленны, как и сбор галек на пляже. Семинары по Средневековью, служившие моим источником вдохновения, прекратили свое существование; мои связи с кафедрой испанского языка в Кембридже всегда были поверхностными, и, хотя моя мама все еще исправно оставалась с детьми по пятницам, я не чувствовала принадлежности к группе, собирающейся на лондонские семинары.

Заунывные мотивы кантиг наполняли мой внутренний мир и сопровождали меня в моем одиноком труде. Они были со мной, когда я выполняла работу по дому, занимали меня при бесконечном кормлении Стивена – еда, порубленная на мельчайшие кусочки, исчезала ложка за ложкой, глоток за глотком, – и в любую свободную минуту, пусть краткую, я бросалась к своему столу в эркере гостиной, чтобы сделать несколько пометок, набросать пару идей, привязать несколько ссылок. Тем не менее изучения этих песен, написания аннотаций и анализа было недостаточно. Я страстно хотела иметь возможность выразить такие же эмоции через песни, песни любой эпохи. После первого опыта соприкосновения с вокальной музыкой в Калифорнии я мечтала о том, чтобы научиться петь как следует. Голос можно было носить с собой, в отличие от пианино, и тренировать где и когда угодно, даже во время мытья посуды.

Хотя пренебрежение Стивена к средневековым исследованиям было непримиримо, а его преданность большой опере, в частности Вагнеру, не ослабевала, он тем не менее поощрял мой новый интерес.

Хотя пренебрежение Стивена к средневековым исследованиям было непримиримо, а его преданность большой опере, в частности Вагнеру, не ослабевала, он тем не менее поощрял мой новый интерес. Раз в неделю он и его студент согласились приходить домой раньше для того, чтобы посидеть с детьми и отпустить меня на один час на вечерние занятия вокалом у известного баритона Найджела Викенса, преподавателя и концертирующего певца. Его высокая прямая фигура казалась еще более импозантной благодаря выдающемуся черепу, и при первом знакомстве я почувствовала, что оробела, – возможно, из-за преувеличенной четкости его дикции. Однако оказалось, что это лишь одна из черт его неординарной личности. Преуспев в актерском искусстве, он мог в одну минуту удерживать класс в благоговейном повиновении, а в следующую – повергнуть в пароксизм хохота. Настоящий волшебник от музыки, Найджел каждую неделю открывал свою коробочку с фокусами, чтобы доставать оттуда блестящие драгоценности, содержащие в себе все цвета и оттенки эмоций и вобравшие эссенцию творчества гениальных музыкантов: Шуберта, Шумана, Брамса, Форе, Моцарта… Их гений обращался к внутреннему миру человека, чтобы дать выход всему, что таится в глубине души, выразить надежды и страхи, печаль и чувство трагедии – все то, для чего недостает слов. Иногда печальные ноты песен и пробуждаемое ими смутное чувство томления оказывались такими болезненными, что их невозможно было переносить. Через два занятия я уже понимала, что хочу научиться петь, создать собственный голос с нуля и использовать мой новый инструмент.