Записано на костях. Тайны, оставшиеся после нас - Сью Блэк

добиться приговора. Семья Мэри, естественно, была сильно расстроена тем, что Ракстон не понесет наказания за убийство их дочери.

Он не признал себя виновным, и прокурор подготовил одиннадцать свидетелей и 209 улик для предъявления суду, который начался в понедельник, 2 марта 1936 года, в Манчестере. Хотя поначалу следствием занималась полиция и эксперты из Шотландии, где были обнаружены останки, процесс проводился в Англии, потому что преступление произошло на ее территории. Сначала планировалось устроить суд в Ланкастерском замке, но его перенесли в Манчестер из-за подозрений, что решение может оказаться несправедливым, если судить Ракстона в городке, где он являлся весьма уважаемым членом общества.

Суд продолжался 11 дней, и это был один из самых длинных процессов по убийствам в английском судопроизводстве. Заключения ученых судья принял, и они вместе с уликами и показаниями свидетелей составили большую часть обвинения. Последний день суда, пятница 13 марта, оказался несчастливым для доктора Ракстона. Удалившись для обсуждения в 16.00, жюри присяжных вернулось час спустя с единогласным вердиктом «виновен». Судья, сэр Джон Синглтон, вынес подсудимому смертный приговор. Бака Ракстона доставили в тюрьму Стрейнджвейс, где должны были повесить за шею до смерти.

Конечно, Ракстон подал апелляцию, которую рассмотрел 27 апреля Лорд Главный Судья барон Хьюарт Бёри, отказавший в удовлетворении. Жители Ланкастера просили о помиловании Ракстона и собрали более 10 тысяч подписей в его защиту, но в помиловании было отказано. 12 мая 1936 года приговор привели в исполнение. Ракстону было всего 36. Его дети – 6, 4 и 2 лет – остались сиротами.

Подобные громкие дела зачастую имеют весьма неприятные последствия. Хотя тела Беллы и Мэри в конце концов похоронили, их черепа так и остались в Университете Эдинбурга. Шарлатаны наживались на контактах с их «потусторонними сущностями». В барах распевали на эту тему грязные куплеты. Местность, где были обнаружены расчлененные останки, прозвали «свалкой Ракстона». Что касается дома на Далтон-Сквер, его практически разобрали на части в ходе исследований, включая ванну, где из трупов слили кровь и расчленили. В результате он много лет использовался местной конной полицией в качестве конюшни.

Сумели бы мы в наше время добиться таких же результатов, как полиция и ученые в 1930-х? Я искренне на это надеюсь. Наши предшественники сделали все, что было в их силах. Они не только тщательно фиксировали все улики и использовали новаторские техники вроде суперимпозиции и дермальных отпечатков, но также привлекли к делу энтомолога из Глазго, доктора Александра Мирнса, который изучил личинок, найденных на останках, и по ним установил время смерти – еще одна методика, которая на тот момент только зарождалась. Это было потрясающее расследование, и я советую всем, кто им заинтересовался, прочитать замечательную книгу Тома Вуда «Ракстон: Первое современное убийство».

Конечно, сегодня мы бы взяли из фрагментов тел анализ ДНК, чтобы правильно их рассортировать и сравнить с образцами родителей Мэри, а также детей и сестер Беллы. Но и старых методов лучше не забывать, ведь они тоже могут в любой момент пригодиться. Современные техники не всегда дают нам нужные ответы. Мы настолько привыкли полагаться на ДНК, а наши лабораторные методики стали такими точными, что в судах теперь возникает проблема перекрестного заражения. К тому же с точки зрения криминологии мы знаем недостаточно о поведении ДНК, в частности о том, как она переносится на другие материалы и сколько на них остается. Мы не знаем, насколько легко или трудно ее переместить с одной поверхности на другую, и у нас возникают сложности с разбором образцов, в которых наличествует несколько профилей.

Анализ ДНК может служить подтверждением личности, но сам по себе он не является уликой в пользу вины или невиновности подсудимого на процессе. Поэтому важно подкреплять его результаты прочими убедительными доказательствами. А если в каком-то деле ДНК помочь не может, нам приходится полагаться на другие научные дисциплины и не забывать, что в сотрудничестве с учеными следственные органы могут многого добиться.

Конечно, если существует короткий путь к разгадке преступления, мы пойдем по нему, ведь иногда очевидный ответ и есть правильный. Однако надолго запоминаются не очевидные дела, а те, в которых нам пришлось максимально потрудиться и напрячь мозги. Главное тут не забывать, что любые останки некогда принадлежали живому человеку. У него была мать, отец, возможно, братья и сестры, дети, друзья и коллеги, беспокоившиеся о нем.

Как продемонстрировало наше путешествие по человеческому телу, работа судебного антрополога заключается не в написании истории жизни, а в попытке отыскать и прочитать то, что уже записано на костях, мышцах, коже, сухожилиях – в каждой клеточке человеческого существа. Мы – тот мостик, что лежит между смертью – страшной, трагической или просто печальной, положившей конец жизни, – и упокоением, передачей тела близким, для которых важно, чтобы их родной человек покоился в мире.

Наша работа может показаться не особенно сложной, да еще временами ее любят изображать как весьма гламурную, но в действительности это не так. Она очень тяжелая – физически, интеллектуально и эмоционально, – но в то же время дает возможность сыграть некоторую роль в следственном процессе и знать, что тебе удалось кому-то помочь.

Уже скоро мне придется передать свои полномочия в руки представителей нового поколения, идущего за мной, которым физическое состояние позволяет лучше справляться с трудными аспектами нашей работы. Я никогда не представляла себя в роли бабушки, но каким-то образом незаметно все-таки стала ею. Недавно, увидев себя по телевизору в интервью, которое давала криминологу Дэвиду Уилсону, я, конечно, заметила много всего, что и так о себе знала. Но посмотрев на женщину на экране со стороны как на чужого человека, я смогла разглядеть в ней много чего еще. В своих чертах я увидела сходство и с матерью, и с отцом, а вот в манере речи – нет. Я говорю совсем по-другому, и у меня нет их акцента. Как мой отец, я могу что-то рассказывать, не отвечая при этом на заданный мне вопрос. Мозг у меня по-прежнему работает быстрее языка, и в мыслях я всегда на два шага вперед. По языку тела и тону голоса у меня можно заметить моменты неловкости и, наоборот, спокойствия и уверенности. У меня две улыбки, и одна из них не затрагивает глаза. Все эти особенности являются частью моей личности, но никакой судебный антрополог не сможет узнать о них по моим костям, когда я умру.

Поэтому надо быть реалистичными относительно того, что посторонний человек сможет узнать по нашему телу и насколько ценной или