Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями - Ежи Эдигей

— Я гляжу в оба, Карл-Юрген. Но глядеть-то, похоже, не на что… Не знаю, откуда может грозить беда… и чего опасаться…

— Придется подождать.

— Чего?

— Я жду, когда растает снег.

Я снова потянулся за сигаретами.

— А когда снег растает, Карл-Юрген… что тогда?..

— Тогда я прочешу кладбище Вэстре в поисках резца, о котором ты говорил.

— Я просто брякнул не подумав.

Он снова взглянул на меня своими светлыми глазами.

— Знаю. Но ты высказал весьма вероятное предположение. И надеюсь, мы найдем резец.

— Обязательно найдешь, — изрек Кристиан из глубины красного плюшевого кресла.

Он вертел в руках незажженную сигарету.

— Душа убийцы… — сказал он, — …остается душой убийцы… пока преступление не совершено. А потом наступает реакция. У всех непрофессиональных убийц, у всех, кто сохранил хоть какие-то остатки совести. Я думаю сейчас об орудии преступления. Жертва повержена — убийца стоит над ней с орудием в руках. Орудие теперь для него — символ совершенного преступления. Символ, от которого он хочет отделаться. Будто, отделавшись от орудия, он зачеркнет свой поступок. Ненависти, агрессивности уже нет и в помине — убийце надо лишь избавиться от символа греха. Почти всегда он впоследствии возвращается к месту преступления. Когда чувствует, что ему самому угрожает опасность. Но далеко не все это делают. Странным образом, самые трусливые — те, кто не решается вернуться на место преступления, оказываются, как правило, самыми везучими. Везучими в том смысле, что их не сажают в тюрьму. Душа убийцы, ход его мыслей — загадочное явление…

Он зажег сигарету.

— А что ты скажешь о неудачливом убийце — спросил Карл-Юрген.

Кристиан не ответил. Я не знал, о чем он задумался. Нам все время казалось, что он ломает голову над чем-то неразрешимым.

Но я недооценивал брата — хотя тогда, в те серые зимние месяцы, я этого не понимал. За его рассеянностью скрывалась напряженная работа мысли, но ни Карл-Юрген, ни я в ту пору не могли за ней уследить.

Мы ждали.

В пользу февраля можно сказать только одно: в этом месяце мало дней. Но зато выдались они такие короткие и пасмурные и снегу выпадало так много, что, казалось, февраль никогда не кончится. Я помогал полковнику Лунде разгребать снег.

В остальные часы я делал то, что мне было официально поручено: занимался с Викторией. Это оказалось на редкость легкой задачей.

У меня перебывало много учеников, но никогда не было таких, как она. Она обладала удивительной способностью сразу улавливать главную мысль и самостоятельно развивать ее дальше. Раз усвоив что-нибудь, она этого не забывала. Достаточно было объяснить ей что-то один-единственный раз, и она запоминала это навсегда.

«The Industrial Revolution» мы прошли за три недели. Эту книгу она знала практически наизусть. Я сам не помнил ее так хорошо. Затем мы приступили к «The American Revolution». Кроме того, я понемногу занимался с ней математикой. Я отмечал параграфы, которые ей следовало выучить, и мне даже было как-то неловко проверять ее знания.

Она сидела, разглядывая меня большими зелеными глазами, и словно потешалась надо мной. Я чувствовал себя болваном. У меня не укладывалось в голове, что она могла не справиться с занятиями в лондонском колледже.

— Почему ты не хотела учиться, Виктория, когда была в Англии?

Она вскинула на меня зеленые глаза и снова уткнулась в книгу.

— Тебе там не нравилось?

— Да.

— Ты ведь нарочно забросила учение, правда?

Она не отвечала.

— Молчание — знак согласия, — сказал я. — Почему ты хотела вернуться домой, Виктория?

— Это тебя не касается, — сказала она.

Ее ответ меня покоробил. Она была не из тех, что дерзят учителям. Взглянув на нее, я вдруг заметил необычный блеск в глубине зеленых глаз — что-то смутное, не поддающееся определению. Что это? Своенравие?. Страх? Строптивость?

— Ты чего-нибудь боишься, Виктория?

— Я? — сказала она. — Я не боюсь ничего на свете.

«Ничего на свете».

— Это редкое свойство, и оно говорит об эмоциональной скудости, — сказал я. — К тому же вряд ли это правда.

Это правда. И я совсем не страдаю эмоциональной скудостью.

Я взглянул на часы. Было уже два.

— Хорошо, Виктория, на сегодня довольно. Не сомневаюсь, что ты блестяще сдашь на аттестат зрелости. Я запишу тебя на экзамен в одну частную школу.

Она рисовала в своей тетради кружочки.

— Это меня устраивает. Тогда я ни от кого не буду зависеть.

— Что это значит, Виктория: «Ни от кого не буду зависеть»?

Голос ее был совершенно спокоен:

— А это значит, что сначала у меня будет маленькая каморка. Со временем я обзаведусь квартирой, а потом — собственным домом… все зависит от того, с кем я буду спать… то есть как скоро я смогу всем этим обзавестись. И машиной… и нарядами… и бриллиантами… Я буду путешествовать, плавать на самых больших пассажирских пароходах… в каюте люкс… а в отелях я буду брать самые дорогие номера, и все будут кланяться мне в ноги, а моя комната всегда будет утопать в цветах… подаренных им… или ими… мне все равно, сколько мужчин, лишь бы они были богаты… и я буду…

Я так стукнул кулаком по столу, что книги подпрыгнули. Мне стало страшно. Не на шутку страшно.

— Замолчи, Виктория! Ты сама не знаешь, что говоришь. А я не желаю это слушать… не желаю… ты еще ребенок…

— Я не ребенок, — сказала она. И в голосе ее была такая ледяная решимость, что у меня забегали по спине мурашки.

— Есть и другие способы разбогатеть, — сказал я. — Для этого вовсе не обязательно спать с богачами.

— Да, знаю. Но спать с богачами — все же самый быстрый способ из всех.

Надо было испробовать иную тактику.

— А уверена ты, что кто-то захочет с тобой спать? — сказал я. — Ты слишком худа. И хотя ты говоришь, что тебе все нипочем, думала ли ты о том, чего это будет стоить тебе? Для такого образа жизни, наверно, нужен известный опыт? И известная сексуальная привлекательность?

Она медленно встала. Повела плечами и выпятила бедро. Она идеально подражала Люси. Прошлась по комнате: в ее походке и взгляде был такой вызов, что я обомлел. Но тут же взял себя в руки.

Меня пригласили в дом, чтобы я ее оберегал. Очевидно, и в этом отношении. Что ж, я задачу выполню. Но только по-своему.

Я встал, придвинул стул к столу и подошел к ней. И снова она стала прохаживаться вокруг меня с тем же вызывающим видом.

Я схватил ее за тоненькое запястье и привлек к себе. И поцеловал ее со всем знанием дела. Мои надежды оправдались.

Она села за стол и, уронив голову на руки, разрыдалась. В ее худеньких плечах и длинных темных волосах, спрятавших от меня зеленые глаза, было что-то бесконечно трогательное.

Я снова сел.

— Извини. Виктория, — сказал я. — Но ты заслужила урок… в порядке, так сказать, наглядного обучения. Ты его усвоила?

— Да, — пробормотала она, не поднимая головы. Потом перевела на меня взгляд: — Тебе… тебе было приятно меня целовать?..

— Нет, — сказал я. — Это все равно что целоваться с деревяшкой. Ничего другого я и не ждал. Твои актерские приемы меня нисколько не обманули. Так что тебе придется поискать другой способ разбогатеть.

Она достала носовой платок, высморкалась и пригладила волосы. Вид у нее был до смешного детский. Подняв глаза, она посмотрела на меня в упор.

— Тогда я найду иной выход, — сказала она.

И опять мне стало страшно. Она, как никто, умела швырять меня из огня в полымя, словно я был ее игрушкой.

— Какой еще выход?

Она улыбнулась. Протянула руку.

— Дай мне сигарету, Мартин.

«Театральная пауза, — подумал я, — Та самая, что создает невыносимое напряжение».

— А ты курила когда-нибудь?

— Да.

Я дал ей сигарету и поднес зажигалку.

— Вообще-то говоря, ты еще слишком молода, чтобы курить, Виктория, хотя, впрочем, в наше время…

Я вспомнил своих учеников — тех, что курили на всех переменах, отойдя на полметра от ограды школы. Они находились «за пределами школьной территории».

Раз-другой затянувшись, она выпустила дым тоненькими колечками. Они проплыли над моей головой. Этот трюк у нее и впрямь был хорошо разработан. Но я не забыл ее слов.

— Так о каком выходе ты говорила?

Она затянулась еще несколько раз.

— Я его найду, — сказала она.

Хотя она была всего-навсего долговязой девчушкой, по счастью трогательно невинной, она тем не менее умела создавать драматические эффекты.

— Что ты найдешь? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее. Я решил, что речь пойдет о сумке для рукоделия или резце. Но я заблуждался.

— Заметил ты, Мартин, что у нас по чердаку бродят призраки?

С ума сойти можно с этой девчонкой! Правда, Люси говорила, что старый дом «кишит призраками», но я не придал этому значения: я знал, что Люси любит красивые слова.