Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями - Ежи Эдигей

— Какого рода опасность, Мартин?

— Понятия не имею.

— Что сказал полковник Лунде о Виктории? Я имею в виду, что он произнес — слово в слово?

— Он сказал… что же он сказал?.. Ах да, он сказал: «Виктория меня тревожит».

— Чрезвычайно интересно, — заметил Кристиан со своего плюшевого кресла. — Выбор слов весьма интересен.

Карл-Юрген зажег сигарету. Затем он снова принялся за меня.

— А всю первую половину дня, Мартин, ты потратил на поиски каменотеса?

— Да, — сказал я. — И я нашел его раньше, чем ты. Кому ты поручил это дело?

— Эвьену и Стену. Нашел его Эвьен.

— Это потому, что ему досталась вторая половина телефонного списка, — сказал я.

— Да. Но ты его опередил. Для чего ты отправился к каменотесу, Мартин?

— Для того же, для чего ты отрядил туда двух полицейских агентов. Мы исходили из одних и тех же соображений. Но я полагал чисто психологически, что у меня больше шансов на успех, чем у сержанта Эвьена. Что ему удалось узнать?

— Всю правду, как я полагаю. Тысяча крон за надпись. Каменотес не знает, кто ее ему заказал, но он проверил номер телефона. Не думаю, что он в чем-либо замешан. Впрочем, поживем — увидим.

Кристиан сидел, прислушиваясь к разговору, и курил. Вид у него был такой, словно он размышлял о чем-то совершенно постороннем.

— Но сержант Эвьен не узнал самого главного, — сказал я и почувствовал себя Шерлоком Холмсом, поучающим доктора Уотсона.

Я достал сигарету и закурил. Затем я рассказал им про «голос».

— Это чрезвычайно интересно, — сказал Кристиан. И снова погрузился в свои мысли.

Мой старший брат удивлял меня. Он проявлял несвойственную ему рассеянность и почему-то выказывал интерес к самым, казалось бы, заурядным вещам. Что ж, я готов был признать, что «голос» заслуживает внимания. Но вот то, что он нашел интересными слова полковника Лунде, никак не укладывалось у меня в голове. Кристиан сказал, что особенно интересен выбор слов. Из нас двоих филолог все-таки я, и тем не менее я воспринял эти слова полковника Лунде — «Виктория меня тревожит» — как простейшую и грамматически безупречную фразу.

— А ты что расскажешь нам, Кристиан? — спросил Карл-Юрген. — Как идут дела у фрёкен Лунде?

Кристиан отвлекся от своих загадочных размышлений. Он снова стал врачом.

— Дела идут хорошо. Поразительно, до чего эта маленькая женщина вынослива. Собственно говоря, я мог бы выписать ее уже сегодня. Но она так нервна. Надо еще день-другой подержать ее в больнице на барбитуратах… на успокоительных средствах, — пояснил он для несведущих.

Он выпрямился в своем плюшевом кресле.

— Есть тут еще и другая, чрезвычайно важная деталь. Минувшей ночью я не сказал вам об этом: ты, Карл-Юрген, торопился, да и времени у меня не было толком разобраться. Картина стала совершенно ясна. Я собственноручно зашил большой порез на лбу фрёкен Лунде, над правым глазом. В этом порезе было что-то странное. По-настоящему я осознал это только сегодня. Когда человек падает — или его толкают — на большой камень, конечно, может случиться, что края пореза будут прямые и ровные. Но обычно в таких случаях ткани вокруг пореза отекают и образуются большие кровоподтеки. А на лбу у фрёкен Лунде порез был чистый. Похоже, что этот порез — или удар — нанесен тяжелым и острым предметом еще до того, как она упала.

В комнате, которую полковник Лунде держал для своих гостей, стало вдруг совсем тихо. И только еловая ветка с неравными интервалами по-прежнему уныло билась о стену.

— Но зачем же тогда кому-то понадобилось толкнуть ее на могильный камень, — сказал я, — если этот кто-то нанес ей удар резцом?..

Не успев произнести последнее слово, я уже понял, что оплошал.

— Резцом?

Какое-то непередаваемое чувство охватило меня, словно я угодил в огромную сеть, сплетенную пауком-великаном, и эта сеть начинает медленно меня душить. Мне казалось, что я задыхаюсь.

— Ты сказал «резец». Я к тебе обращаюсь, Мартин!

И снова я потянулся за сигаретами. Закурил, чувствуя, что у меня дрожат руки. Я ляпнул что-то совершенно непростительное.

— Я… я не знаю, почему я это сказал… Карл-Юрген. Наверно, я просто переутомился… Кристиан упомянул тяжелый острый предмет… и мне вспомнился тот парень с резцом в руке. Наверно, так… по ассоциации. Очевидно, я сильно устал… А ведь ты уже готов обвинить меня…

— Я никого ни в чем не обвиняю, — раздался ледяной голос Карла-Юргена. — Но пока я не установил, кто именно пытался убить фрёкен Лунде, все, кто вчера вечером виделся с ней, находятся под подозрением.

— А члены правления Общества любителей поэзии?.. — спросил я и сам услышал, как беспомощно прозвучал мой вопрос.

— Я беседовал с ними. Их было трое. Два лирика и один автор детективных романов. Лирики уныло молчали, А автор детективов, оказывается, поглядел на часы. И это нам весьма помогло. Фрёкен Лунде покинула собрание в Даммхюсете в половине десятого. Полковник Лунде ушел двадцать минут спустя. У всех троих — стало быть, у обоих поэтов и автора детективов — непробиваемое алиби. Собрание происходило в Даммхюсете, который находится в пяти минутах ходьбы от Фрогнер-парка. Любители поэзии ушли из Даммхюсета в одиннадцать часов и вместе отправились прямо в ресторан «Блум». Там они просидели до половины первого… Так. А теперь пойдем вниз, к хозяевам.

Мы пошли вниз. Точнее, пошли Кристиан и Карл-Юрген, а я вяло поплелся за ними. Подобно тому, как на полковнике Лунде расползался по всем швам военный мундир, с меня сползала маска резвого детектива-любителя. Они сидели в гостиной, все трое. Полковник Лунде, Люси и Виктория. С полковником Лунде и Люси я уже говорил после всего, что случилось, так что меня невольно потянуло взглянуть на Викторию. Вид у нее сегодня был еще более жалкий. Она словно стала еще тоньше. Большие зеленые глаза на узком смышленом личике были заплаканы. Разумеется, Кристиан сразу это заметил. Но я боялся, что Карл-Юрген тоже это заметит и со своей профессиональной дотошностью сделает какой-нибудь нежелательный вывод. Полковник Лунде держал в руках газету, Виктория — книгу, а Люси — журнал «Все для женщин». Но сколько бы они ни успели прочитать, едва ли у них что-нибудь останется в памяти. Если Карл-Юрген — мой одноклассник, которого я знал с детства, — мог нагнать на меня такой страх, то, надо полагать, на других он нагонял страх еще больший. Между тем в поведении Карла-Юргена не было и следа грубости или жестокости. Просто он как бы олицетворял собой неумолимое и непредвзятое правосудие. В присутствии Карла-Юргена с его светлыми глазами, словно рентгеновские лучи, видящими человека насквозь, наверное, только ангел мог бы чувствовать себя безвинным. Мы сели. Точнее, сели Кристиан и я. Карл-Юрген продолжал стоять.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном, полковник Лунде?

— Пожалуйста. Вот телефон.

Карл-Юрген снял трубку, и снова я следил за его пальцем, набиравшим номер. 42-06-15. Уголовная полиция города Осло.

Я услышал легкий щелчок — это в полиции сняли трубку.

— Соедините меня с дежурным, — сказал Карл-Юрген.

Он стал ждать. Мы все ждали.

— Говорит инспектор Карл-Юрген Халл. Пришлите сержантов Эвьена и Стена в дом полковника Лунде на Холменколлосене. Сейчас же. Благодарю.

Он сел. Откашлялся. И я уже знал, что будет дальше.

Он станет допрашивать их — одного за другим. Непонятно зачем. Ведь все трое уже дали показания минувшей ночью. Сам я тоже дал показания. Они были заслушаны, запротоколированы, зачитаны вслух и подписаны. И Карл-Юрген потом ознакомился с протоколами. Но я знал, что сейчас он начнет все сначала.

Он по очереди оглядел всех троих. На меня он тоже взглянул. Затем он вдруг заговорил бесстрастным голосом, который производил в подобных случаях особенно сильное впечатление именно своим бесстрастием.

— Когда вы давали показания прошлой ночью, вас всех спрашивали, были ли вы вчера на могиле госпожи Виктории Лунде…

У Виктории выступили на глазах слезы.

— Разве необходимо, чтобы Виктория… — начал полковник Лунде.

— Нет, — ответил Карл-Юрген. Голос его смягчился. — Виктория, если хочешь, можешь пойти к себе и лечь спать…

— Да, я хочу спать…

На этот раз полковник Лунде не приказал ей сделать книксен. Я встал было, чтобы распахнуть перед ней дверь, но Кристиан опередил меня.

Она на нас даже не взглянула, мы только слышали, как ее легкие шаги становились все тише по мере того, как она поднималась по лестнице.

Карл-Юрген возобновил прерванный разговор:

— Я позволил Виктории уйти, потому что она честно ответила на вопрос, который ей задали прошлой ночью. Ее спросили, была ли она на могиле своей матери. Она сказала, что нет, и сказала правду.

Он достал сигарету. Отвратительная манера — тянуть время, когда нервы у всех напряжены до предела. Разумеется, в ту минуту я совершенно забыл, что сам иногда поступаю точно так же. И не для того, чтобы помучить кого-то, а лишь потому, что трудно бывает начать.