Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями - Ежи Эдигей

Постепенно я вновь обретал хладнокровие.

На ветку, которая стучалась в мое окно, я влезть не мог. Ведь стучался ко мне, мешая спать по ночам, лишь самый кончик ветки. За нее даже уцепиться было нельзя. К тому же я смутно помнил, что не стоит рубить сук, на котором сидишь.

Ниже был еще один сук. Он был толще первого и смотрел в другую сторону — вдоль стены дома. Если бы мне удалось до него добраться, я легко отпилил бы соседнюю ветку, ставшую моим заклятым врагом.

Дотянуться до нее из окна было невозможно. Я скинул халат. Потом я встал на карниз. В моей комнате горела лампа, и ель была ярко освещена. Луна тоже взошла. Так что со световыми эффектами был полный порядок.

Все зависело теперь от того, удастся ли мне прыжок. Расстояние само по себе было небольшое, к тому же прыгал я хорошо. Дело осложнялось тем, что в одной руке у меня была пила, но я полагался на вторую руку.

Я прыгнул.

Большой сук — тот, что рос вдоль стены, был скользкий от снега, и в какой-то момент мне показалось, что я вот-вот сорвусь. Но я удержался.

Обхватив ствол ели левой рукой, я правой поднял пилу. Я хотел отпилить ветку у себя над головой. «Здравствуй, здравствуй, елка, зеленая иголка…» Ха-ха-ха… Вернее было бы сказать: «До свиданья, елка, зеленая иголка», или еще лучше: «Прощай…»

Подняв пилу, я приготовился отпилить сук.

Вдруг я выронил пилу и, словно во сне, услышал, как она с негромким звоном упала на землю.

Я уставился на ветку, она была у меня прямо перед глазами, совсем близко, мне ничего не стоило протянуть к ней руку.

К ветке — у самого ствола дерева — было что-то привязано. Какой-то серо-зелено-коричневый предмет.

У меня было такое чувство, словно я внезапно протрезвел после хорошей выпивки или очнулся ото сна. У меня было такое чувство, словно, исцелившись от безумия, я вновь обрел здравый ум.

Я знал, что это за предмет. Я сразу узнал его.

Это была сумка для рукоделия фрёкен Лунде.

Сумку для рукоделия — совершенно пустую — кто-то привязал к ветке. Привязал у самого основания, около ствола. Сумка была обмотана вокруг ветки, а сверху еще прикручена тесемками, завязанными крепким узлом. Мне немало пришлось с ним повозиться. Уцепившись за ель левой рукой, я правой распутывал узел на сумке. Это было нелегко. Сумка намокла, а потом обледенела на холоде, много раз ее заносило снегом; потом снег таял и снова выпадал. Два месяца провисела сумка на ели. Но мне все же удалось ее отвязать. Она была как деревянная. Я высвободил левую руку и оперся спиной о ствол. Затем я попробовал — насколько можно — расправить сумку. Но до конца мне это не удалось, так как лед на ней никак не таял — наверно, руки у меня были слишком холодные. Я сунул сумку к себе за пазуху, под пижаму. Ее надо было беречь как зеницу ока. А мне еще предстояло спуститься с ели. Для этого нужны были обе руки. Кажется, я только тут осознал, что сижу босой на дереве метрах в восьми над землей и ветви этого дерева покрыты снегом и льдом. Я не ощущал холода от заледенелой сумки, лежавшей у меня на груди под пижамой, я вообще ничего не ощущал. Одна забота была у меня: спуститься с ели и сделать это как можно осторожнее, для чего требовалась ловкость акробата. Самая нижняя, скользкая от льда ветка была примерно метрах в двух от земли. Я повис на ней, потом разжал руки. Снег был рыхлый: немного побарахтавшись, я встал на ноги. Я не замерз — только мозг работал с ледяной четкостью. Кто бы ни привязал сумку фрёкен Лунде к высокой ветке на ели, он сделал это тем же путем, каким я ее обнаружил. Кто бы ни был тот человек, он проделал то же самое, что и я. Он встал на оконный карниз в моей комнате и оттуда прыгнул на ель.

Обмотав сумку вокруг ветки, человек тот и дальше поступил в точности так же, как я. Он слез с высокой ели и, когда до земли осталось два метра, соскочил вниз.

Подобрав пилу, я кругом обошел дом и позвонил в дверь. Она открылась почти мгновенно. Открыла ее Люси. Светлые волосы ее были распущены и ниспадали на плечи.

— Ты не спала, Люси?

— Я… нет… Мартин, да ты же схватишь воспаление легких! Ты совсем спятил… Что ты там делал на морозе?.. Скорей заходи в дом!

Погруженный в свои мысли, я и правда вошел не сразу, а, остановившись на пороге, начал расспрашивать Люси, не я ли ее разбудил.

Она заперла за мной дверь.

— Прогуляться захотелось… — сказал я.

— В пижаме? Да еще босиком… в феврале… когда четыре градуса ниже нуля! Мартин, так и умереть недолго! Не иначе как ты спятил или, может быть, ты лунатик. Хоть бы коньяк тут был… Ключ от винного погреба у мужа… если только в погребе что-нибудь есть… Но, может, сварить тебе кофе, Мартин? Я мигом.

Люси была искренне встревожена. И ни на секунду не усомнилась в том, что, облачившись в пижаму, я вышел в сад прогуляться. Она даже не задала самый обыкновенный из всех вопросов: «Зачем?»

— Я чувствую себя отлично, — сказал я. — Поди ляг, Люси. Спасибо тебе, что открыла дверь. Мне следовало бы взять с собой ключ.

— Я…

— Ложись спать, Люси.

Она взглянула на меня, и я — может быть, впервые в жизни — вдруг прочитал в ее глазах неподдельное чувство — глубокую искреннюю тревогу, как бы я не заболел воспалением легких. Она послушно повернулась, прошла через весь холл и поднялась по лестнице на второй этаж, стуча высокими каблуками туфель без задников.

Она выполнила мой приказ. Признаться, я не ожидал этого.

Что ж, она ведь жена полковника. Наверно, она привыкла выполнять приказы.

Войдя в холл, я дождался, когда наверху затихли ее шаги и захлопнулась дверь ее спальни.

Затем я бросился к телефону.

— Карл-Юрген, это Мартин. Сейчас же пришли сюда сержанта Эвьена, а сам поезжай к Кристиану. Я буду очень скоро… выеду, как только здесь появится Эвьен…

Карл-Юрген ни о чем не спрашивал. Ну и работа у человека! Каждый может разбудить его посреди ночи, и в любое время он должен быть готов приняться за дело.

Застыв у входа, я дожидался сержанта Эвьена. Временами я невольно хватался за сумку, которая была у меня за пазухой, под пижамой. Я нащупывал ее рукой, но и без того чувствовал, что пижама на груди промокла. Лед на сумке растаял.

Не знаю, сколько я так простоял. Казалось, целую вечность. Теперь, задним числом, я понимаю, что прошло самое большее минут десять. Сержант Эвьен, мчась на машине, наверняка намного превысил дозволенную скорость 80 километров в час.

Звонить ему не пришлась: я стоял у входа, распахнув дверь.

— Вы в пижаме, доцент Бакке?

— Сейчас ночь, — ответил я. — Сержант Эвьен, сядьте здесь, в холле, и ни звука. Оставайтесь здесь, пока я не вернусь. Я возьму вашу машину, моя в гараже.

— Но ведь вы в пижаме, доцент Бакке.

Он был прав. Сорвав с вешалки в холле зимнее пальто, я выскочил на улицу. На сержанта Эвьена можно положиться. Я полагался на сержанта Эвьена.

И, только нажав на педаль машины, я обнаружил, что я все еще босиком. А, один черт!

Когда я ворвался в открытую дверь квартиры моего брата — я сразу же запер ее за собой, — Карл-Юрген и Кристиан уже сидели в гостиной.

Оба были одеты по всей форме.

Не знаю, как выглядел я сам. В какой-то мере я догадывался об этом, хотя лики Правосудия и Медицины оставались совершенно бесстрастными.

— Садись, — сказал Кристиан. — Я принесу тебе виски.

Я сел на диван, а Карл-Юрген взял плед и накинул его мне на плечи.

Кристиан налил мне стакан неразбавленного виски. Я выпил его залпом. Я не пил спиртного несколько месяцев, и виски огнем обожгло мне внутренности.

Кристиан и Карл-Юрген сидели, глядя на меня, и ждали. На какую-то долю секунды я вдруг забыл, зачем примчался сюда.

— Мартин, — раздался профессионально-врачебный голос Кристиана, — у тебя что, шок?

— Может быть, так оно и выглядит, — сказал я, — но шока у меня нет. Сейчас нет. Хотя был и шок, и состояние аффекта. Из-за какой-то поганой еловой ветки. Я уже пришел в себя… но у меня не было времени одеться. Я принес тебе кое-что, Карл-Юрген…

Я расстегнул пижаму, вынул сумку и положил на стол.

— Сумка для рукоделия фрёкен Лунде, — сказал я.

Должно быть, именно так чувствовал себя Архимед, воскликнув: «Эврика!»

Секунду-другую Карл-Юрген пристально разглядывал сумку, затем, протянув руку, взял ее. И поднял ее к свету. Кристиан тоже уставился на сумку, Лед давно растаял, и она походила на старую мокрую тряпку.

— Отпечатки пальцев… — сказал я.

— Нет здесь отпечатков пальцев. На материи они вообще бывают редко. А эта сумка слишком долго мокла. Как ты нашел ее, Мартин?

Я рассказал.

— Ты молодец, Мартин.

Я почувствовал себя так, как, наверно, чувствует себя пес, который в зубах принес своему хозяину газету. Будь у меня хвост, я бы завилял. Карл-Юрген, как правило, скуп на похвалу.

— И сумка была пуста?