Скиппи умирает - Пол Мюррей

И тут у Карла из кармана доносится веселое электронное дребезжание. Карл останавливается — с кулаком, застывшим в воздухе. Дребезжание продолжается — все смеются, потому что это песенка Бетани “Три желания”. Карл бросает Скиппи на землю и вынимает телефон. “Алло?” — говорит он и отходит в сторонку, к деревьям.

Рупрехт, спотыкаясь, выходит вперед и, не говоря ни слова, помогает Скиппи подняться. Скиппи, покрытый быстро стынущей пеной пота, ждет — сжав кулаки, дрожа с головы до ног, не глядя ни на кого из зрителей, которые еще десять секунд назад требовали его крови, — а Карл расхаживает под лаврами взад-вперед и разговаривает по телефону. Он говорит тихим голосом, стиснув зубы; через некоторое время, недовольно сказав “Ладно”, он бросает телефон на землю. Он идет обратно, и на этот раз уже не улыбается: даже зрители невольно пятятся назад, а Скиппи чувствует какой-то совершенно новый страх…

— В бой!

…и мгновенно опять включается блендер, опять все тонет в криках, опять показываются маски ненависти, а на фоне всего этого мечется белая рубашка Карла — она мелькает так быстро, как будто Карл не один, а его десятки, они со всех сторон надвигаются на Скиппи, кулаки взлетают с быстротой молнии, каждый раз все ближе, они свистят в воздухе в каких-то миллиметрах от него, а Скиппи уворачивается, уклоняется, увиливает из последних сил, и кажется, что так проходят целые часы, хотя на самом деле это всего лишь жалкие секунды…

А потом он спотыкается — лодыжка скользит куда-то в сторону.

Кажется, все это происходит очень медленно.

Карл заносит над головой сразу два кулака, будто два молота…

Скиппи просто стоит на месте и трясется… и все ревут, потому что понимают, что как только Карл ударит — Скиппи хана, и это только начало забавы…

Когда кулаки начинают опускаться, Скиппи делает слепой выпад…

он и сам не понимает, что это — нападение или оборона… но удар приходится по челюсти Карла: от толчка по его рукам пробегает волна боли; голова Карла отскакивает вбок…

а сам он падает на землю… и больше не встает.

Долгое время ничего не происходит: кажется, мир лишился звуков. А потом все ликующе вопят! Это какое-то неистовое, бешеное, экстатическое ликование, как будто зрители впервые в жизни по-настоящему радуются: они смеются, гогочут, прыгают и скачут, будто жевуны из “Волшебника из Страны Оз”, когда дом Дороти приземляется прямо на ведьму, — и это те же самые люди, которые секунду назад кричали Карлу, чтобы он выпустил кишки Скиппи. Пожалуй, Скиппи могло бы показаться это странным, но он слишком ошарашен, чтобы думать о чем-нибудь, и вот он тонет в объятиях друзей.

— Стеклянная челюсть! Кто бы мог подумать! — дивится Найелл.

— Все дело в приеме, — объясняет Марио. — Это же прием итальянского карате — видали?

Похоже, единственный человек, который не радуется этой победе (кроме Дамьена Лолора, который опустился на корточки, весь сделавшись пепельным, и шепчет себе под нос “Я разорен…”), — это сам Скиппи. Вместо того чтобы радоваться с остальными, он смотрит на тот пятачок гравия, где еще несколько секунд назад лежало распластанное тело Карла. Куда же он подевался?

— Удрал, — объявляет Найелл.

— И хорошо сделал, — мрачно замечает Рупрехт.

— Пойдем, Скип. — Марио берет его под руку. — Надо привести тебя в порядок, чтобы ты мог отправиться к своей даме. Даже при благоприятном стечении обстоятельств нужно немного потрудиться.

— Дорогу чемпиону! — кричит Джефф, расчищая путь к Башне.

А десять минут спустя — успев за это время причесаться, почистить зубы, заменить безнадежно порванный джемпер на чистую фуфайку с капюшоном — Скиппи снова выходит, катя велосипед Найелла вверх, к воротам. Дождь уже унялся, тучи разошлись, уступив место закатным краскам — огненно-алым, сочно-розовым, тепло-пурпурным полоскам, которые громоздятся одна на другую в беспорядочной, лихорадочной спешке, словно влюбленные. Не чувствуя своего веса, он выезжает на дорогу, полную машин, и напутственные слова приятелей (“Настоящий взрослый секс!”, “Смотри только не наблюй на нее!”) тают в вечернем воздухе, а в душе у него наконец просыпается эйфория — и нарастает с каждым новым метром дороги, и делается ярче, как звезда. Верхушки степенно стоящих деревьев сливаются с наступающими сумерками; шоссе с двусторонним движением со свистом пролетает мимо, и высокие фонари на обочинах, кажется, так и поют; под ногами у него гудят цепь и колеса, коробка с шоколадными конфетами качается в пакетике, подвешенном к рулю: он сворачивает на ее улицу, проезжает мимо старых каменных домов, увитых плющом, и подъезжает к ее воротам; а там, в конце подъездной дорожки, в точности как он и ожидал, стоит она — в свете фонаря, на пороге дома — и смеется так, как будто он только что рассказал ей лучший в мире анекдот.

Вначале ему приходится все время щипать себя, чтобы убедить в том, что все это происходит наяву: таким все кажется нереальным, совсем как в рекламных роликах “Киндера”, где всех дублируют на чужом языке.

— Ты пришел! — восклицает она и протягивает к нему руки.

Наклонившись, чтобы поцеловать Скиппи, она замечает синяк у него на виске, но не обсуждает его. Говорит только:

— Мои родители просто умирают как хотят с тобой познакомиться. — И, взяв его за руку, ведет в дом.

Из холла, увешанного картинами, они переходят в просторную кухню с огромным окном посреди куполообразного потолка. Там высокая женщина с несколько воинственной наружностью рубит на разделочной доске кабачки. Скиппи уже вытирает ладони об штанины, готовясь к рукопожатию, но Лори проходит мимо женщины и кричит сквозь стеклянную дверь:

— Эй, мама! Смотри, кто к нам пришел!

Женщина, развалившаяся на диване, — точная копия Лори, только взрослая: те же магнетические зеленые глаза, те же угольно-черные волосы.

— О, боже мой! — Она откладывает в сторону журнал и ступает босыми ногами на кафельный пол. — Так вот, значит, этот мальчик! Это и есть знаменитый…

— Дэниел, — подсказывает Лори.

— Дэниел! — повторяет мама Лори. — Ну что ж, добро пожаловать к нам в дом, Дэниел.

— Спасибо за приглашение, — бормочет Скиппи, а потом вдруг вспоминает: — Ах да, я принес шоколадные конфеты.

Он вручает Лори коробочку, которая в этом зимнем саду величиной с настоящий кафедральный собор выглядит совсем микроскопической; тем не менее обе дамы издают одинаковый вздох восхищения: Оо!

— Он просто очарователен, — изрекает мама Лори, проводя кончиками пальцев по щекам Скиппи.

— Можно мы выпьем апельсинового сока? — спрашивает Лори.

— Конечно, доченька, — говорит ее мама и кричит через дверь той женщине на кухне: — Лиля, принеси детям сока, пожалуйста!

А потом она наклоняется к Скиппи, так что в нос ему ударяет запах ее духов и просто невозможно не заглядывать ей в вырез блузки.

— Как хорошо, что мы наконец-то познакомились, — произносит она фальшивым шепотом. — Уж я-то знала, что на сцене должен появиться мальчик. Хотя Лори была готова отрицать все до последнего.

— Ну мама, — стонет Лори.

— Вам, наверное, трудно в это поверить, юная леди, но я и сама когда-то была девочкой-подростком. И все хитрости мне известны.

— Мама, иди-ка займись пилатесом или еще чем-нибудь, а? — умоляюще говорит Лори и направляется в сторону кухни.

— Ну хорошо, хорошо… — Она шутливо препирается с дочерью ровно столько, чтобы успеть еще раз окинуть Скиппи одобрительным взглядом и снова провозгласить: — О-о, он слишком очарователен, — после чего снова удаляется на свою тахту.

— Извини, я тебя не предупредила, — говорит Лори. — Моя мама — первая в мире кокетка.

Она берет один из двух стаканов с соком “Санни-ди”, который появился на стойке рядом с большим блюдом обсыпанного шоколадом печенья, и улыбается Скиппи ослепительной, как луч маяка, улыбкой:

— Пойдем, я покажу тебе наш дом.

Этот дом просто бесконечен. За одной комнатой следует другая, еще больше прежней, будто в пещере Аладдина, и всюду ширмы, скульптуры и стереоаппаратура. Скиппи следует за Лори, вполуха слушая ее болтовню. Он счастлив, но у него очень странное чувство, как будто он тень, победившая в каком-то соревновании и получившая приз: позволение на один день стать настоящим, полнокровным человеком, а не просто каким-то зыбким пятном на земле…

— А это моя комната, — говорит Лори.

Он выходит из задумчивости. Черт возьми! Это же все правда! Они у нее в спальне! Стены здесь розовые, оклеенные девчоночьими плакатами: две лошади, жмущиеся друг к другу шеями, Грустный Пес Сэм, мальчик-херувим, украдкой целующий девочку-херувима, Бетани в полупрозрачном купальнике и она же — на фотографии, вырезанной из журнала, держащая за руку своего бойфренда, парня из “Четырех четвертей”. На комоде — фотография Лори, ее красавицы матери и какого-то мужчины — видимо, отца Лори (такое впечатление, что это деревянный американский солдат, на которого надели костюм); вместе они выглядят безупречно — просто фото-образец, какое обычно помещают внутрь, когда продают рамку.