Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

(Стихи 1–8 как в установленном тексте.)

Так в Ольге милую подругуВладимир видеть привыкал;Он рано без нее скучал;12 И часто по густому лугуБез милой Ольги, меж цветовИскал одних ее следов.

XXII

Она поэту подарилаМладых восторгов первый сон,И мысль об ней одушевила4 Его цевницы первый стон.Простите, игры золотые!Он рощи полюбил густые,Уединенье, тишину,8 И ночь, и звезды, и луну,Луну, небесную лампаду,Которой посвящали мыПрогулки средь вечерней тьмы,12 И слезы, тайных мук отраду…Но нынче видим только в нейЗамену тусклых фонарей.

4 Его цевницы… — Поэты начинают с этого аркадского инструмента, наследника лиры или лютни, и заканчивают свободными трелями собственных голосовых связок, — так по-гегелевски замыкается круг.

5 …Игры золотые! — Поскольку детство — это золотой век человеческой жизни, стало быть, и детские игры — золотые.

Все это большого значения в тексте не имеет, да и не должно иметь, не должно ничего значить, с точки зрения сегодняшнего восприятия детства. Просто мы погружены скорее в галльский, чем в немецкий словесный мир Ленского: flamme, volupté, rêve, ombrage, jeux[399] и т. п.

5—8 Было бы ошибочно считать Ленского, лирического любовника, «типичным представителем своего времени» (как будто время может существовать отдельно от своих «представителей»). Вспомним радости «прелестной меланхолии»: «Fountain heads, and pathless Groves, / Places which pale passion loves: / Moon-light walks… / A midnight Bell, a parting groan»[400] (Флетчер, «Славное мужество» / «The Nice Valour», акт III, сцена 1) и подобные fadaises[401] XVII в., уходящие корнями в тошнотворных «пастушков» ранней итальянской и испанской буколической литературы.

6 …рощи… — Экономный Пушкин предоставил Ленскому (в строфах XXI и XXII) строки, которые сам пытался использовать в юности. Ср. черновой набросок стихотворения, относящегося предположительно к 1818 г.{57}

В <сени пленительных> дубравЯ был свидетель умиленныйЕе [младенческих] забав……………………………….И мысль об ней одушевила[Моей] цевницы первый звук.

<…>

XXIII

Всегда скромна, всегда послушна,Всегда как утро весела,Как жизнь поэта простодушна,4 Как поцелуй любви мила,Глаза как небо голубые;Улыбка, локоны льняные,Движенья, голос, легкий стан —8 Всё в Ольге… но любой романВозьмите и найдете, верно,Ее портрет: он очень мил,Я прежде сам его любил,12 Но надоел он мне безмерно.Позвольте мне, читатель мой,Заняться старшею сестрой.

1—2 Пушкин никогда не знал и, возможно, даже не слышал об Эндрю Марвелле (1621–1678), который ему во многом сродни. Ср.: Марвелл, «Эпитафия» (Marvell, «An Epitaph upon…», publ. 1681), стих 17: «Скромна, как утро, как полдень, светла». То же можно сказать и об Аллане Рамзее (Allan Ramsay, 1686–1758), ср. его стихотворение «Моя Пегги молода» в сборнике «Нежный пастух» («My Peggy is a Young Thing» in «The Gentle Shepherd», 1725), стих 4: «Как день, светла и всегда весела».

Интонация пушкинского первого стиха та же, что и в «Бесполезной проповеди» («La Sermon inutile») Понса Дени (Экушара) Лебрена (Ponce Denis Lebrun, 1729–1807; OEuvres. Paris, 1811), кн. II, ода VII:

Toujours prude, toujours boudeuse…[402]

3 …простодушна… — Ср. Х, 3. Пушкин неоднократно использует это определение (простодушный, — ная, — но), дабы перевести фр. naïf, naïve, naïvement. <…> Хотя наивность (простодушие) Ленского остается с ним до конца его дней (и даже потом, в царстве посмертной метафоры и в аркадской гробнице), простодушие Ольги оказывается не вовсе лишенным некоего стыдливого, но жестокого обмана.

Шатобриан говорит о поэтах в своем «Рене» (ed. Armand Weil, Paris, 1935, p. 28): «Leur vie est à la fois naïve et sublime… ils ont les idées merveilleuses de la mort»[403]. Сравнение «простодушной» жизни поэта с характером Ольги дублируется сравнением поэзии Ленского с «мыслями девы простодушной» в строфе X, 3, чему предшествует слабое «чудесное» эхо («idée merveilleuses») в VII, 14.

5—6 Прототипом и пушкинской Ольги, и Эды Баратынского является девушка из Аркадии, которую можно найти, например, в стихотворении Батюшкова «Мой гений» (1815):

Я помню очи голубые,Я помню локоны златыеНебрежно вьющихся власовМоей пастушки несравненной…

5—8 Глаза… / Улыбка стан, / Всё в Ольге… — Этот прием перечисления и подытоживания пародирует не только суть, но и стиль. Пушкин обрывает фразу, точно его увлек язык Ленского и бег этого пассажа, нарочито имитирующего трафаретные риторические фигуры аналогичных описаний в европейском романе того времени с речитативом перечислений, разрешающихся восторженным «всё…».

Ср.: «Sa taille… ses regards… tout exprime en elle…»[404] (описание Дельфины д'Альбемар в пресном романе г-жи де Сталь «Дельфина», 1802, ч. I, письмо XXI, адресованное Леонсом де Мондовилем своему закадычному другу Бартону, литературному племяннику лорда Бомстона (в «Юлии»); см. также коммент. к гл. 3, X, 3); ср. также у Нодье: «Sa taille… sa tête… ses cheveux… son teint… son regard… tout en elle donnait l'idée…»[405] (описание Антонии де Монлион в жутковатом, но не столь уж ничтожном романе «Жан Сбогар», 1818, гл. 1; см. коммент. к гл. 3, XII, 11); и, наконец, у Бальзака: «Le laisser-aller de son corps… l'abandon de ses jambes, l'insouciance de sa pose, ses mouvements pleins de lassitude, tout révélait une femme…»[406] (описание маркизы д'Эглемон из чересчур переоцененного пошлого романа «Тридцатилетняя женщина», гл. 3; «Сцены частной жизни», 1831–1834).

6 <…>

8—9 …но любой роман / Возьмите… — Ср.: Пирон, «Розина»:

Ne détaillons pas davantageUn portrait qui court les romans.[407]

То, что прозаический перевод не всегда ближе к оригиналу, чем стихотворное переложение с приклеенными рифмами, прекрасно подтверждается рядом уморительных промахов в английском «переводе» отрывков из ЕО, представленном анонимным автором (Уильямом Ричардом Морфиллом, написавшим несколько никудышных работ о России) в статье, посвященной Пушкину («Westminster and Foreign Quartely Review», 1883, CXIX, p. 420–451). Вот как понимает переводчик пушкинскую ссылку на «любой роман» в XXIII, 8, путая «любой» с «любовным», а «роман» как литературный жанр с «романом» как любовным приключением (перевожу обратно):

Глаза голубые, как небо,Улыбка, льняные локоны,Гармония в движении, голосе и фигуре,8 Все это в Ольге. Она былаЖивой любовной историей.Там вы найдете портрет милой девушки.Я когда-то сам ее любил,12 Но все кончилось ничем.

Несмотря на незнание простейших русских слов и оборотов речи, критик несколькими презрительными словами (с. 443–444) безрассудно отбрасывает сполдинговскую версию ЕО (1881). К его статье меня привела ссылка в статье М. Алексеева «И. С. Тургенев — пропагандист русской литературы на западе»[408], в которой, впрочем, мною замечены две ошибки: перевод Сполдинга вышел не в 1888 г. и Морфилл не дает «детального анализа» этого перевода, а ограничивается лишь шестью примерами нелепостей в английском тексте.

14 <…>

13—14 Первая беловая рукопись:

И новый карандаш беруЧтоб описать ее сестру.

Между черновым наброском этих стихов и началом строфы XXIV («Ее сестра звалась… <Наташа> Татьяна») в тетради 2369, л. 35 — большой рисунок Елизаветы Воронцовой в чепце и шали.

XXIV

Ее сестра звалась Татьяна…13Впервые именем такимСтраницы нежные романа4 Мы своевольно освятим.И что ж? оно приятно, звучно;Но с ним, я знаю, неразлучноВоспоминанье старины8 Иль девичьей! Мы все должныПризнаться: вкусу очень малоУ нас и в наших именах(Не говорим уж о стихах);12 Нам просвещенье не пристало,И нам досталось от негоЖеманство, – больше ничего.

1—2 Ее сестра звалась Татьяна… — <…> Во времена Пушкина имя Татьяна считалось простонародным.