Олег Рязанский - Алексей Хлуденёв

В ту минуту благодушия и доверительности Гурхана Тохтамыш счел возможным слегка, сверхосторожно, возразить всесильному человеку:

— Сила — да. Но — жестокость?

Ему хотелось сказать: "Не жестокость правит миром, а закон!" Но утверждать приоритет закона в глазах правителя, который был незаконным правителем, было бы верхом нахальства. Пришлось прибегнуть к более мягкой форме возражения.

Тимур посмотрел на Тохтамыша с внезапным отчуждением. Он угадал его мысли о законности и незаконности. Угадал мысли царевича о своем превосходстве над ним, Тимуром, который имеет отношение к чингисидам лишь как зять. Спрятанные под сильными надбровными дугами глаза Тимура блеснули враждебностью. Но лишь на миг. Царевич был ему нужен. С его помощью он станет повелителем и Орды.

— Без жестокости сила — ничто, — снова улыбнулся одними губами Гурхан. — Запомни, царевич, мягкие, как воск, властители упускают из рук поводья управления…

О своем внутреннем расхождении по главному вопросу со своим покровителем Тохтамыш нигде и никому не говорил до тех пор, пока не вышел из-под руки Гурхана, которого позднее звал не иначе, как только Железным Хромцом. А теперь, став ханом двух Орд, Синей и Золотой, он открыто и повсюду утверждал: править миром должен закон, и только закон. И управлять государствами должны лишь законные властители. Беззаконию он, Тохтамыш, ходу не даст. И никогда не признает беззаконных правителей каких бы то ни было государств.

Тохтамыш знал: речи его рано или поздно дойдут до ушей Железного Хромца. Он этого и хотел, чувствуя за собой дыхание огромной страны с её силищей и, главное, сознавая свою правоту.

Да что там речи! Сведав, что Хромец намерен пристегнуть к своей стране Хорезм, Тохтамыш пошел на опережение — отчеканил в Хорезме монеты со своим именем. А прошлогодний победоносный поход на Кавказ разве не ущемил самолюбие Хромца? И уж наверняка он призадумается, узнав, что Тохтамыш крепит союз с Египтом, направив тамошнему султану послов с богатыми дарами — ловчими птицами, рабынями, тюками тканей. И вот теперь Тохтамыш вторично вторгнется на Кавказ и постарается там прихлопнуть Хромца.

Так размышлял хан, пока не настал черед принять послов из Хорезма. Послы передали ему приветствие от хорезмшаха Сулеймана. Вручили дары. Заверили, что Хорезм верен Тохтамышу и готов вместе с Ордой к укрощению хищного правителя Мавераннахра.

За воротами ханского дворца Родослав с удивлением озирает заснеженную обширную площадь: два часа назад ещё пустынная, теперь она запружена ордынскими воинами. Повсюду раскинуты юрты и палатки. Горят костры. На вертелах жарятся бараны. Крытые попонами расседланные кони привязаны к волосяным веревкам, растянутым между вбитыми в землю кольями.

Уже подвозят к площади сено на санных повозках; уже снуют меж воинами и палатками досужие мальчишки, помогают таскать кизяки и хворост, приобщаясь к самому духу воинских походов; крутятся тут же собаки, и каркают тяжело летающие над площадью вороны. Войско, видно, подошло из какого-нибудь дальнего улуса — своим появлением в Сарае оно сразу же сделало реальностью предшествующие разговоры о новом походе на Кавказ. Будут прибывать новые тумены, тысячи и сотни до тех пор, пока столица не переполнится, выплеснув припоздавшие войска за пределы её, в степь. И тогда, под призывные звуки бубнов и зурн, все собравшееся воинство покинет Сарай, и город опять погрузится в привычную полудрему, никак не соответствующую натуре Родослава.

Ему нравится жизнь подвижная, сутолочная, походная. Его кипучая энергия не находит лучшего применения, чем концентрация её на грани жизни и смерти. Война, сражения — вот что влекло его.

И теперь, возвращаясь на рязанское подворье — мимо мечетей, мимо высшего мусульманского училища — медресе, мимо ханских мастерских, называемых карханами, мимо базаров, бань, — он с благодарностью вспоминает хана, пригласившего его в новый поход. Не закисать же в Сарае! Отец не дает согласия на бегство — что ж, Родослав послушен воле родителя, он не убежит, но он и не под каким предлогом не откажется от участия в походе.

Единственное, что его смущает по-прежнему — это обещания хана подыскать ему невесту. Родослав ещё не в том возрасте, когда, по рязанским меркам, вступают в брак — ему нет шестнадцати. Но главное — ему не хочется вступать в брачный союз с мусульманкой. Да, но царь совсем не случайно спросил, а по сердцу ли ему Ханике? Явно намекнул — в жены рязанскому коназичу он прочит свою дочь! Разве отец Роди, князь Олег, не благословит своего сына на брак с дочерью самого царя? Конечно же, благословит, как только Роде исполнится шестнадцать лет.

Родославу трудно представить себе, каково ему будет в браке с дочерью царя. С мусульманкой. Кому-то из них придется отказаться от своей веры. Кому? Не ему ли? Ведь не зря хан обещает его возвысить до темника. Значит, он рассчитывает, что Родя будет служить ему…

Возле старой церкви, за которой невдалеке рязанское подворье, Манасея крестится:

— Слава Тебе, Господи! Обошлось… Царь принял нас учтиво… Приветливо. А то ведь Бог знает, что у него на уме…

— Царь принял нас с милостью, это так, — заметил Таптыка, — но теперь наше дело в затяжку пойдет… Вот что худо.

Под "делом" подразумевалось задуманное бегство княжича. По сути, все давно было готово для того, чтобы сняться с рязанского подворья и под покровом ночи незаметно улизнуть. Ждали лишь разрешения князя Олега. Не дождались, и теперь Роде предстоял военный поход на Кавказ.

На подворье их ждет новость — из Рязани прибыл с малым отрядом воинов Едухан. Как и положено по уставу, Едухан, низко поклонясь и коснувшись рукой земли, начинает свое долгое приветствие, но княжич нетерпеливо бросается ему на шею с распростертыми объятиями. И уж только потом подробно расспрашивает о здоровье родителей, крестного Ивана Мирославича, брата, сестер, дворни… О боярах… Узнает кучу новостей, и самую главную из них: Федор женат на московской княжне Софье! Обстоятельно рассказывает Едухан о свадьбе молодоженов — Федора и Софьи. О том, как великие князья Олег Иванович и Дмитрий Иванович в дни свадебного пиршества трогательно заверили друг друга во взаимном уважении и любви. И как их заверения не расходятся с делом — обе стороны честно соблюдают условия мирного договора. Да и как иначе? Сватья!..

— Как радостно слышать сие! — несколько раз повторяет дядька Манасея.

Рад и Родослав. Глаза его блестят. Он чувствует, что Еду-хан приехал неспроста. Что он привез какое-то важное поручение князя. Предчувствие его не обманывает: понизив голос, Едухан говорит:

— Вижу по твоим глазам, Родя, — тоскуешь ты тут… И по тебе на Рязани тоскуют… Князь и княгиня не чают, когда увидят тебя своими очами.

— Коль разрешил бы убежать — давно бы увидели, — говорит Родя. Неужто и теперь не разрешает?

Едухан оглядывается и говорит ещё тише:

— На сей раз разрешает… Для того и послал меня к тебе. Так-то вот. Ныне, в союзе с Москвой, Ольг чувствует себя настолько сильным, что не опасается недовольства великого хана…

Допоздна совещаются в столовой. Говорят тихо, слушают друг друга с превеликим вниманием. Смолкают, как только в дверях показывается слуга. Никто прежде времени не должен узнать о предстоящем бегстве. Решают уйти из Сарая в дни, когда, по приказу хана, войска станут покидать золотоордынскую столицу: воспользуются обычной в таких случаях обстановкой суматохи и утратой бдительности. Но чтобы не вызвать подозрений, княжич должен вести себя так, будто он очень деятельно готовится к походу на Кавказ.

Сразу же после святок посланный Родославом скоровестник доложил Олегу Ивановичу: княжич бежал из Орды и уже на Рязанской земле, и через день-два будет в Переяславле. Князь, ожидая сына, не знал куда себя деть. Если не считать княгини, никто так не беспокоился о молодшеньком, как он. В разлуке с ним особенно понял, как он любит его.

Когда другой посланный наперед вестовой сказал, что Родослав уже в сорока верстах от дома, князь распорядился встретить его, послав навстречу сына Федора и Ивана Мирославича с тремя десятками вооруженных верховых. И ещё было отправлено несколько санных повозок с тулупами и продовольствием.

Примерно за час до прибытия Родослава Олег Иванович велел одеть себя в праздничное платье. Звонили колокола. Улицы посадов и градов были запружены людом. В сенях, переходах дворца толпились слуги, переодетые в лучшие платья. Вестовой колокол забил чаще, и слуги, ломая друг другу бока, кинулись во двор с криками: "Едет, княжич едет!" Князь и княгиня в сопровождении пышно разодетых бояр вышли на красное крыльцо в собольих шубах.

В ворота дворца верхами на конях въехали княжич Федор, бояре и среди них Родослав, переодетый в нарядный кафтан незадолго до въезда в город. На боку его висела татарская сабля в дорогих ножнах — подарок Тохтамыша. Белый конь под ним арабских кровей, стройный и тонконогий, ступив высоким копытом на расстеленные от ворот до дворца ковры, по-лебединому изогнул красивую шею.