Мехлис. Тень вождя - Юрий Рубцов

Здесь-то местные руководители, охотно выносившие постановления о наказании виновных в приписках нескольких десятков гектаров пахоты или разбазаривании сотни-другой литров топлива, почувствовали опасность уже для себя и забили тревогу. Партийная элита пустила в ход откровенную демагогию: первый секретарь ЦК КП(б) Азербайджана М.-Д. А. Багиров прислал телеграмму Сталину с жалобой на то, что ревизоры «дискредитируют» руководство республики.

Судя по всему, Мир-Джафар Аббасович подозревал, что ревизия — это результат кремлевских интриг со стороны тех, кто хотел бы его «подсидеть». Заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС в 70–80-е годы К. Н. Брутенц, работавший в 1948 году в Бакинском горкоме, вспоминал о слухах такого рода, а также о том, что московская комиссия накопила достаточно фактов, «способных поставить нашего первого в затруднительное положение».

Но Багирову удалось скомпрометировать Емельянова. Тот поехал на несколько дней в Кисловодск «проветриться», думая, что там будет вне досягаемости первого секретаря ЦК компартии Азербайджана. Но у Мир-Джафара, бывшего в 20–30-х годах председателем Азербайджанского ГПУ и наркомом внутренних дел, в органах безопасности везде были дружки. Они и сфабриковали порочащие Емельянова фотографии, которые были направлены Сталину. «И комиссия вместе с ее выводами почила в бозе».[191]

В 1956 году Багиров, объявленный сообщником Берии, по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР будет расстрелян. Но тогда, в 48-м, азербайджанские руководители нашли в Москве полную поддержку. Решением Политбюро ЦК ВКП(б) была создана специальная комиссия во главе с Маленковым. В принятых 30 июля и 26 августа 1948 года по итогам ее работы постановлениях ЦК партии указывалось на нарушение «большевистского принципа подбора кадров», в результате чего в аппарате МГК СССР «оказалась группа работников, в политическом и деловом отношении непригодных для работы в госконтроле», «извращение понятия независимости контролеров в работе», зазнайство, отрыв от местных партийных и советских органов. Непосредственных участников ревизии в Азербайджане, в первую очередь заместителя министра Емельянова, ЦК обвинил в тенденциозности, преднамеренном недоверии к руководителям республики, применении «политически вредных» методов. Емельянов постановлением Совмина СССР был снят с должности (ему вообще запретили впредь работать в органах госконтроля), от обязанностей заместителя министра был также освобожден М. И. Старостин.

Попало и Мехлису: ему инкриминировали неправильное реагирование на сигналы азербайджанских руководителей, введение в заблуждение ЦК ВКП(б). Выступая перед подчиненными с изложением решений ЦК, он вынужден был каяться в ошибках, «допущенных мною лично, как министром». Своего бывшего заместителя и других участников ревизии в Азербайджане он обвинил в игнорировании ЦК компартии республики, зазнайстве, склонности к «арапистым», умозрительным обвинениям, тенденциозности и даже в связях с «сомнительными женщинами». «По удалению из МГК СССР неподходящих для контрольной работы мы провели явно недостаточную работу», — закончил он угрожающе.[192] И все это под рефрен заклинаний о необходимости развивать в ведомстве критику, а ревизии и проверки проводить «в духе партийности, принципиальности и правдивости», о том, что «интересы государства для контролерского состава превыше всего». Прискорбно, что министр демонстрировал «двойной» стандарт в понимании этих категорий.

Впрочем, здесь он следовал высшему руководству страны. Ведь за обвинениями в адрес государственных контролеррв, будто они взяли на себя несвойственную функцию по проверке партработников и партийных органов, крылось недовольство совсем иным — тем, что контролеры, пусть и невольно, привлекли общественное внимание к алчности и самому настоящему моральному разложению партийно-советско-хозяйственной верхушки Азербайджана. А это создавало прецедент, опасный для политической элиты всей страны.

За решениями ЦК ВКП(б) в полном соответствии с многолетней политической традицией последовали Документы советской власти — постановление Совета Министров СССР «Об уточнении прав Министерства Государственного контроля СССР и его представителей на местах» (26 августа 1948 года) и соответствующий указ Президиума Верховного Совета СССР. Права госконтролеров, закрепленные за ними с момента образования наркомата в 1940 году, существенно урезались. Отныне все результаты ревизий и проверок должны были предварительно докладываться в правительство. Отстранение от должности и привлечение виновных к судебной ответственности, ранее входившие в компетенцию министра госконтроля, могли теперь производиться только с разрешения СМ СССР, а на наложение дисциплинарных взысканий требовалось согласие одного из членов Бюро (заместителей председателя) Совета Министров. Было также запрещено производить ревизии министерств, главных управлений и комитетов при правительствах СССР и союзных республик, а также исполкомов областных, краевых советов в целом, допускалось ревизовать деятельность лишь их структурных подразделений.[193]

Удар по самолюбию Мехлиса был, безусловно, болезненным. Но отреагировал он на решение высших инстанций беспрекословно и без промедления. Уже 2 августа коллегия МГК СССР заслушала его доклад о сути постановлений ЦК ВКП(б) (в августе, особенно во второй его половине, коллегия министерства проходила буквально через день). 3 августа с той же повесткой дня прошел партийнохозяйственный актив министерства. 23–27 августа в Москве состоялось совещание с министрами госконтроля союзных республик. В первую декаду сентября совещания состоялись на местах — непосредственно в министерствах госконтроля всех союзных республик.

Были основательно почищены кадры. С июля 1948 по январь 1949 года отчислили из центрального аппарата 47 человек, из состава МГК союзных республик — 99 человек.

Обращает на себя внимание противоречивость ряда требований Мехлиса к своим подчиненным. Так, самым категоричным образом он запретил включать в акты ревизий фамилии должностных лиц вышестоящих организаций, деятельность которых при этом прямо не проверялась. Официально это обосновывалось необходимостью уберечь руководящие кадры от «шельмования». На практике же проверки и ревизии выливались в таком случае в поиски пресловутых стрелочников — низовых работников, которые, как показала та же государственная ревизия в Азербайджане, сплошь и рядом были вынуждены идти на нарушения закона по требованиям «сверху». Надо ли доказывать, что при соблюдении контролерским составом этого требования «пар уходил в свисток»: искусственно загоняя проверки и ревизии в своеобразное прокрустово ложе, обрубая по формальным соображениям преступные нити, соединявшие нарушителей закона на проверяемом объекте с их сообщниками и покровителями, дозорные объективно не могли вскрыть подлинных масштабов злоупотреблений и хищений, не докапывались до их корней, не имели возможности добиться устранения их причин.

Ограничения, наложенные на сферу деятельности государственных контролеров директивными органами и их собственным министром — выводы по каждой ревизии и проверке предварительно согласовывать «наверху», ни в коем случае не охватывать министерств, главков в целом, исключить упоминания в актах каких бы то ни было фамилий руководителей, хотя бы и имеющих отношение к вскрытым злоупотреблениям, но прямо не подвергавшихся проверке или ревизии в данном конкретном случае, — давали простор местничеству, начальственному произволу и по сути ликвидировали главное преимущество госконтролеров перед ведомственным контролем, а именно — независимость от местных властей и руководителей министерств и ведомств, отстаивание общегосударственных интересов.

Лев Захарович вязал руки своим подчиненным, но серьезные ограничения он ощутил и на себе самом. Если ранее данными ему полномочиями он действительно был приподнят над руководителями других министерств и центральных ведомств, мог своей властью привлечь к ответственности абсолютное большинство должностных лиц, вплоть до союзного министра, то теперь принужден был испрашивать разрешение в Совете Министров СССР даже на наказание бригадира рыболовецкого колхоза или счетовода артели инвалидов.

Все это немедленно сказалось на результативности действий МГК. Если предметом постоянных забот послевоенных лет, но и одновременно законной гордости Мехлиса было целенаправленное укрупнение масштабов ревизий и проверок, их концентрация на наиболее важных, ключевых участках экономики, то после августа 1948 года в качестве ревизуемых объектов в подавляющем большинстве выступали уже не отрасли, не главки, не группы однотипных производств в нескольких регионах одновременно, а отдельные заводы, колхозы, элеваторы, железнодорожные участки, судостроительные верфи. Соответственно и выводы контролеров касались вопросов частных, во многом нетипичных.