Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

6-го мая я получил отпуск на 2 месяца и на другой день, проводив великого князя, – его отъезд в Москву – выехал к младшей моей сестре в Гродно, у которой провел две недели. Второй раз мне пришлось быть в Гродно, в этом грязном неуютном городишке. Тихо провел я время у сестры, был все время в усиленной переписке с матерью и старшей сестрой. От нее я узнал о смерти графини Богарне, вдовы князя Николая Максимилиановича, недавно скончавшегося. Она проболела всего 2 дня и скончалась, похоронили ее рядом с мужем в Сергиевой пустыни.

В Киеве я пробыл несколько часов и проехал к своим знакомым Тарновским, у которых под Киевом было чудное имение.[265] Моя мать непременно хотела, чтобы я к ним заехал, ей очень хотелось, чтобы я женился на его дочери, которая, по правде сказать, была очень мила, прекрасно воспитана и очень богата. Последнее обстоятельство меня никогда не манило, напротив, всегда производило обратное впечатление, и я всегда сдерживал свои чувства и не распускал их. И потому я ехал к Тарновским с неприятным и предубежденным чувством. Приехал я к ним неожиданно, не предупредив, оказалось, что мадам Тарновская уехала за границу, отец был в поле, я остался его ждать. Он скоро приехал, и по его лицу я не мог узнать, рад ли он моему приезду или досадует. Он повел меня гулять по саду, который большого впечатления на меня не произвел, затем, вернувшись, домой, пошел за своей дочкой. Первой пришла гувернантка и рассыпалась передо мной в любезностях, затем вошла дочка Лидочка, она мило меня приветствовала, но была какая-то сконфуженная.

Я чувствовал какую-то неловкость, зато гувернантка не унималась и говорила без умолку за всех. Вскоре позвали к обеду, за хозяйку села Лидочка, обед был очень вкусный, вина чудные. После обеда был кофе на балконе, после чего Лидочка предложила мне сыграть в теннис, пока не подадут экипажи. Теннис был довольно примитивный, я играл против гувернантки и Лидочки. Она очень плохо играла, так что я, сам плохой игрок, без труда выиграл все партии, несмотря на то что старался подавать им легкие шары. Я был в сюртуке и изнемогал от жары, так что был очень рад, когда увидел подъезжавшие экипажи. Подали шарабан на 4 места, пара лошадей в английской упряжи. Лидочка села впереди с кучером править, я сзади с гувернанткой. Поехали в лес, где было чудно, мы погуляли, и тут моя «невеста» Лидочка разговорилась, очевидно, дома она стеснялась отца, который был довольно угрюмым. Она мне рассказала обо всех своих подругах в Киеве, у нас нашлись общие знакомые, и она очень мило обо всем говорила. Вернувшись, пили молоко, и я уехал от них, напутствуемый любезностями хозяев. Из Киева я проехал к двоюродной сестре Хилковой в ее имение Павловки. Сын ее, Дмитрий, жил отдельно на своем хуторе, устроенном на крестьянский лад. Мы ходили его навещать, но на меня вся эта комедия, как я называл, производила тяжелое и неестественное впечатление. Я пробыл три дня, окруженный лаской и заботой двоюродной сестры. К сожалению, погода была ужасающая, холода, ветры, дождь. При мне прошел ураган, поваливший телеграфные столбы и массу деревьев в саду.

3-го июня я был уже у брата, который жил недалеко от Богодухова на хуторе, он меня встретил на станции и повез к себе. Хуторок его мне понравился, все хорошо и целесообразно было устроено, и хозяйство налажено. Со дня приезда к брату погода резко изменилась, начались жары чисто тропические после бывших холодов. В тени было 29°, на солнце 40°, прямо нестерпимо. На другой день приезда моему брату надо было по службе ехать в Валки, и я решил прокатиться с ним, мне хотелось навестить в Харькове свою двоюродную сестру Ю. Фавр, жену известного в Харькове врача-акушера. Я очень любил всю эту чудную семью и был рад, что мог провести у них несколько дней. Вернувшись с братом на его хутор, мы пробыли недолго, через два дня поехали к соседнему помещику Селастенникову. Их было два брата – Аполлон Михайлович и Федор Михайлович. Оба очень милые люди, но совершенно разного характера. Первый был деловитым, хозяйство у него было в порядке, второй безалаберный, хозяйство ниже всякой критики, но зато был добрым малым. С ними мы ездили к другому соседу – помещику Гебенштрейту, который у Ольховских, моей родной тетки, в то время уже давно умершей, купил чудное имение в Богодухском уезде «Шаровка». Гебенштрейты были очень богатые люди, дом у них – настоящий дворец, прекрасно и с большим вкусом меблированный. Жена Гебенштрейта была очень красива, элегантна, она встретила нас очень радушно, была необычайно любезна и кокетлива. Видно было, что она любит, чтобы ей увлекались.

Одета она была по последней моде в чудном кружевном платье. За меня она сразу принялась, наговорила мне массу комплиментов. Обедали мы в три часа, обед был чудный, масса вин, одно лучше другого. Подавали лакей и горничная в лайковых перчатках, на что я не мог не обратить внимания. Было несколько артиллерийских офицеров, которые, по-видимому, были ее поклонниками, она с ними перешептывалась, и я заметил, что у них была и своя азбука. Вечером была прогулка, затем ужин, мой брат уехал, а я остался ночевать и на другой день вместе с А. М. Селастенниковым уехал на хутор к брату. Вечером, перед тем как лечь спать, я пошел на кладбище, мне хотелось отыскать могилу моей тетки – сестры отца – А. С. Ольховской, похороненной там в склепе. Склеп оказался в полном разрушении, что на меня произвело очень грустное и даже жуткое впечатление.

В Харькове я узнал от своего двоюродного брата, доктора Фавра, что, вызванным в Крым для бальзамирования тела великого князя Николая Николаевича Старшего профессору Панову, приват-доценту Белоусову и его помощнику Кондакову ничего не заплатили, очевидно, забыли, так как за такое же бальзамирование тела великой княгини Ольги Федоровны, скончавшейся в Харькове, уплатили очень щедро. Я тотчас же написал своей старшей сестре сказать, кому следует. Деньги были тотчас переведены.

От брата с хутора я ездил навестить своих родных – двоюродного брата моего Даниила Кованько, уездного Богодуховского предводителя дворянства, весьма большого оригинала и не без странностей. Так же, с такими же странностями, он воспитывал и своих детей, которых у них было двое, Ляля и Аллочка, они были тогда еще совсем детьми. Я приехал в Матвеевку, так называлось имение моего двоюродного брата, в 7 часов вечера. Увидав какой-то скверный дом, беспорядочного вида и окруженный неимоверной грязью, я не мог себе представить, чтобы это был дом моего двоюродного брата, который кичился своим дворянством и предводительством. Оказалось, что это дом действительно его и что двое детей, игравших перед домом в грязи, бросавших друг в друга грязью, это Ляля и Аллочка, на ступеньках крыльца сидела тетка жены двоюродного брата и две гувернантки, любовавшиеся, как их дети играют. Я, не вылезая из коляски, сказал: «Здравствуйте, Ляля и Аллочка!» – а они мне: «Мы Вас не знаем». Тогда я вылез из коляски, поздоровался с ними и подошел к сидевшим на крыльце.