Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

Что-то в них было и от пещеры: точно корни изломана решетка, а пролёт — с широким размахом — как река грязи, поднятая не одной повозкой. Магнусу и это место было в радость — люди, проезжающие мимо, узнавали его, улыбались. Благодаря им, на кратчайший проблеск он ощутил некое подобие желания — желания преклониться перед Люциусом, чтобы защитить их от Закона. Но и сей проблеск безвозвратно потух.

— Вы сказали, против совести… как это? — вернулся к теме Эркос. — Против богов?

— Я не верю в богов.

— Что же тогда совесть?

Магнус выдохнул через губы.

— Отстаньте, меня не тянет философствовать.

— Меня тоже, — беззаботно ответил Данбрен.

Трибун нагнулся за камешком. Запустил его в Воблу. Камешек ударился о нагрудник лысого стража с глухим звуком.

— Эй, сиятельный, — зыкнул Магнус, — может через одеон? Так быстрее будет.

Вобла не обернулся.

— Как знаешь…

Эркос многозначительно прокашлялся:

— Ваш конвой неразговорчив.

— Это я, уважаемый Данбрен, и сам прекрасно вижу.

— Долго нам? — вышла из себя Феба.

— Вы сами видели, моя безопасность со мной не считается.

Её спутник заставил женщину остановиться. Он грозно зашептал ей на ухо, обветренные его губы шевелились упрекающе чётко. Затем Эркос указал на Магнуса, и той же рукой хлопнул её по спине с выражением братской любви на грустном лице. Очень странный жест — как будто имеешь дело с солдатами.

— Здесь, для того чтобы куда-то дойти, надо прежде всего идти, — свою не долетевшую до ушей Магнуса речь Эркос завершил громко. Они вновь сровнялись на дороге, и северянин распростёр руки в знак извинения:

— Мы не привыкли к большим городам.

— Заметно, — с улыбкой сказал Магнус. — Ну да, Ярлакум и Сегестум.

— Правда, далеко ли?

Трибун провёл рукой над плоской крышей, плывшей в утреннем тумане над парапетами маленьких домов.

— Нужное здание там, видите? Всего-ничего, мы выйдем на Триумфальный Путь, и как рукой подать до Сенатос Палациум. — Он предпочёл не говорить, что всем улыбалось протоптать чужие территории и, возможно, завтра один-другой горделивый фектон[1] подаст иск в суд за нарушение покоя.

А всё почему, дома прижимались и крышами, и огородами, скученно, как воробьи на ветке в зимнюю погоду. Нет чтобы пойти к одеону! Но настырной Воблой управлял приказ. И Магнус в очередной раз проникся ненавистью к приказам.

— Вы первый настоящий дворянин из тех, кого нам довелось видеть в Аквилании, — благодарность Эркоса разгладила морщины под нижними веками, но больше никаких выдающихся изменений, его физиономия была нечитаемой, как бумага с растёкшимися чернилами. — Но, прошу прощения за надоедливость, не могли бы вы выполнить ещё одну просьбу?

— Да пожалуйста. Валяйте.

— Мы потеряли свои бумаги по пути в Аргелайн.

— И что?

— Нас не пустят на заседание.

— Ах, вы об этом. — Магнус отмахнулся. — Да я проведу вас, не беспокойтесь. Хороших людей редко встретишь.

— О, это прекрасно. Что мы могли бы для вас сделать?

— Во-первых, мой вам совет, господа — не голосуйте. Во-вторых, я в общем-то ни в чём не нуждаюсь. Есть небольшое предложение.

— Деньги?

— А у вас их много? — рассмеялся Магнус. — Нет. Я собираюсь после заседания больше не возвращаться. Как смотрите, чтобы составить мне компанию? По пути в Альбонт могли бы о многом поговорить. И о совести, если хотите.

Они обменялись взглядами.

— Мы будем рады, — ответил Эркос.

— А если без обычных фраз?

— Если вам нравится запах выпивки, мы будем рады вдвойне.

— Ага… но вашей подруге эта мысль не нравится, верно? — С того момента, как он сказал «составить мне компанию», Феба Агро презрительно надула губы, и Магнус отнёс этот жест в свой адрес. «Не глупи, ты мне тоже не нравишься».

— У госпожи Агро, — объяснил Эркос, — стойкая неприязнь к Южной Эфилании. Это преходящая вещь.

— Не волнуйтесь, я родился в Восточной. — «Моим домом был и остаётся Кернизар, и его жемчужина — Альбонт».

— Выходит, между нами много общего?

— Если только вы не верите в богов.

— В тех богов, в которых не верите вы, мы тоже не верим. И как фектоны живут в этом месте? Теснее, чем на рынке…

Эркос переменил тему так ловко, что Магнус лишь позднее пришёл к мысли, что в словах его какая-то деталь осталась недосказанной.

Его риторический вопрос завершил цепь разговоров. Они с трудом перебрались через фектонские частные владения, красивые и вычурные снаружи, внутри — за палисадом — заставленные настолько, что узкая тропинка была границей между одним и другим домусом. Жителям обочин Триумфального Пути была отнюдь не по духу эта теснота, из окон на Магнуса взирали завистливые лица владельцев.

Сенатос Палациум был последним, что видит триумфатор, когда движется во главе церемонии. Это венец всех его мечтаний — дворец из золотого мрамора с рифлёным лесом колонн, имитирующих посеребрённые инеем кипарисы, в окружении обелисков с надписанными на них именами сенаторов (где-то на их бычьекровых[2] подножиях борются с забвением слова «Магнус Ульпий Варрон»). Днём Сенатос Палациум светится ярко, как драгоценность в оправе, ночью же тонет во мраке, чтобы восстать из тумана утром, передавая символизм капризных перипетий — смена чёрных и белых полос в жизни государства, как если бы сенаторы не владели и крохами от неумолимого Времени.

Улицы Аргелайна были замусорены в той или иной степени, но около Сенатос Палациум не валялось ни листочка. Общество с остервенением поддерживало эмблему государственной власти в чистоте, с его территории выметались даже нищие.

Эркос и Феба молчали. Молчал и Магнус. У ступенек Вобла перестал навязывать свои представления о безопасности и отошёл — а Варрон, претерпевая небывалый упадок сил, взобрался по лестнице. Блуждающие в терпеливом ожидании начала сенаторы, если замечали его, то замечали народного трибуна, важного, но не исключительного сановника, а не усталого гостя, желающего домой.

Как кульминация плохих событий этого дня, в бронзовых воротах он столкнулся лицом к лицу с героем своих анекдотов. Сегодня Люциус надел тогу без единой пылинки с вишнёвой туникой и без кольца-печатки консула на пальце, что могло бы читаться, как знак смирения, не имей он уж слишком самоуверенный вид.

— Ты пришёл участвовать, — произнёс Силмаез удостоверяясь, будто цель появления Магнуса была неочевидна. — Приветствую.

— Не хворать и вам.

— Готов дать ответ, Варрон? Готов изменить Амфиктионию?

— Уже скоро, — накинул сомнений Магнус.

— Всё, сказанное в письме, правда.

— И где же найдёте финансирование для своих поистине циклопических планов? — Его вопрос не предполагал ответа, потому что Магнус догадывался где — у плебеев, конечно.

Но Люциус ответил:

— Слышал о Вольмере? Кладезь для наших с тобой реформаций. Из моего выступления ты узнаешь детали, а затем, если будут вопросы, сможешь их задать.

— День выйдет незабываемым, — если можно было бы сказать печальнее, Магнус бы так и сделал.

Но Силмаез жил в своём мире.

— О да! После этого дня Амфиктиония не будет прежней, — сказал он. — В следующий раз крестьянин посеет зерно не для префекта, а для себя. Сенат возродится — в духе истинного народовластия. Отовсюду, с северных земель до южных пустынь, от восточных виноградников до западных горных цепей, поменяется уклад жизни. И человек, живущий в Аквилании, станет вестником нового времени.

«Что на это скажут Данбрен и его коллега?» — он обернулся, но фарентийских сенаторов и след простыл. Должно быть, они присоединились к алаондийской делегации.

— Прекрасны ваши мечты, Люциус.

— Но достижимы, мой дорогой Магнус!

Грянул колокол. Сенаторы заходили в Палациум.

— Кто, если не мы, так? — И зная, что пожалеет о своём выборе, Магнус пополнил их число. Чем бы ни кончился пленум, Силмаез прав, ничто уже не будет прежним.

_________________________________________