Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

Опалённый солнцем проулок встречался с разительно выбивающейся на его фоне улицей Тротвилла, и пунктом столкновения двух независимых цивилизаций была живая стена из давно неживого граба. Умельцы проторили в ней арку, а завистники исчиркали её каркас непристойностями, кто-то пробовал даже поджечь — чернели подгорелые пятна, — но она не поддавалась; как мученик, выполняла свой долг перед людьми. В паре шагов дежурили старушки с грустными лицами, надеялись старые, что жилец счастливого Тротвилла когда-нибудь эту арку пройдёт, всё равно зачем, и сидели в тряпье, протягивая ладони для подаяния:

— На пропитание, добрый господин! Внучкóв накормить!

— Всего-ничего! Всего-то!

Ибо другой жизни заблудшие дети Единого и не знали.

В глубине жалея, что не родился патрицием, Дэйран пожертвовал монетку, и поинтересовался, как дойти до ближайшего постоялого двора (в этом районе он был единственный — но проходы переделывались, и за годы могли образоваться иные). В это время Хионе прошлась взад-вперёд, при взгляде на старух её лоб и щёки расседались морщинами, а руки прятались за поясом, как дети за материнской юбкой — она не просто ждала, когда он окончит говорить, она избегала подходить, чуждаясь болезней тех несчастных стариц, от которых веяло смертью.

«Вне острова годы превратят её в подобную же старуху, а меня — в старика», подумал Дэйран. Ему вспомнилось лицо матери Фирса, иссякшее и постарелое, он тогда сказал ей, что «на Агиа Глифада время течёт иначе», и сказал правду, за его пределами ты стареешь намного быстрее.

«Ах, если бы она жила в согласии с природой!» — и всё же Хионе была непроницаема, как лёд на мочажном болоте, одному Единому под силу установить, какие полюсы борются в её душе, и понимает ли она до конца, что за выбор сделала на самом-то деле.

По наводке старушек они вышли к красивому дому с красивой и языческой вывеской «Привал нереиды». За эти годы здание, которое он запомнил как обветшалый двор «Радость приезжего», обросло мрамором и садиком, увидев его, Дэйран опустил плечи. Маловероятно, что его знакомый работает до сих пор, когда-то он был слугой, слуги не задерживаются в меняющемся мире надолго (как, видимо, и постоялые дворы).

Вкрадывалась идея смириться с разгульной жизнью «Сардины».

Но Хионе настояла:

— И это вы назвали двором? Уже и возвращаться грешно! — Она оживилась, появившийся в глазах блеск проскользнул и в его душу. «Может всё не так плохо?» — Единый благоволит нам! Буду молиться, чтобы ваш друг принял нас.

— А если его нет?

— Побери меня Хельсонте[1], это что, настоящее смоляное вино?! — С последнего слова её было уже не остановить.

В отличие от воодушевлённой Хионе, он проник внутрь под шумок, пересчитав всех представляющих собой хоть малейшую опасность. Его рука как по приказу опустилась на рукоятку гладиуса.

Но пройти незамеченным было невозможно, прорва элегантно одетых людей пировала в холле с тщеславной и сдержанной неторопливостью, и Дэйран ещё не переступил порог, как с ближайших столов упал на него десяток любопытных глаз, рты зашептались, заелозили на стульях раздавшиеся тела, все дружно признали в гостях стражников караула.

Нужно было подождать, избавиться от вида нагрянувшей мишени — губы немногих ещё шевелились, зрачки немногих ещё шныряли, когда Дэйран ступил в кутерьму, а лезшей вперёд Хионе наказал временно охранять дверь.

Столовая была забита — к счастью и к сожалению. К счастью, потому что людям свойственно забывать друг о друге, когда их бурлящее множество, требующее внимания только к себе. К сожалению же, ибо для обеспечения несметного числа объедал требуется немало слуг, и где искать нужного?

Не привлекая лишний интерес, отдыхая будто бы после изнурительного марша, Дэйран пробился к стойке. Ни одним мускулом он не изобличил себя. На его мелькнувшую тень прибежала конопатая девочка-рабыня и на ходу поинтересовалась, чего хотел бы уважаемый офицер на обед (слово «уважаемый» она вынула с приторностью занудливой прислуги, одновременно передавая блюда гостям). Потом заметила Хионе, и с покрасневшим личиком поправила себя: «ой, точнее, офицеры».

Но Дэйран не обиделся. И не проголодался.

— Тобиас Мальпий здесь работает?

Рабыня что-то про себя оценила в его внешности. Странно поведя плечами, она сказала, что его сейчас нет, хозяин (хозяин, вот тебе раз!) договаривается с поставщиками («ты стал уважаемым человеком, а новой отмазки так и не придумал, Тобби»). Она заново предложила поесть, что своей дотошностью походило на отвлекающий манёвр, но Дэйран вежливо отказался. «Хозяин, говоришь…»

— Если он придёт, — смягчил голос от нейтрального до дружелюбного, — скажите, что Эрк из Прошлого хотел бы его увидеть. Вы ведь передадите, верно? Эрк из Прошлого. Коронованные небом. Так и скажите.

Она ничего не поняла — Дэйран достиг своей цели — но слова не сказала против; упорхнула, как бабочка, напоследок попытавшись снова отвлечь их едой:

— В преддверии Сбора Урожая вы не найдёте лучших анчоусов!

И Дэйран ещёжды отказался: «сказано было, Эрк из Прошлого…»

Эта игра словами на время обеспечит им покой от ненужной болтовни. А когда старый друг вернётся «от поставщиков», стоит его спросить, как бывший раб Тобиас Мальпий стал хозяином дорогущей гостиницы со столовой, битком набитой клиентами.

Но в начале, по порядку, комната на ночь.

— Эрк из Прошлого? — Хионе очутилась справа от Дэйрана с удивлённо поднятой бровью. — Это что?

— Такая шутка, ты не помнишь? — «Дэйран отправил ей улыбку, скромную и прикрытую остережением: не вздумай спрашивать, это не шутка, а служебное прозвище, и я не желал бы делиться им с теми немногими, чьи столики рядом и которые всё слышат». — Это придумал центурион. Эрк из Прошлого, так представляются людям, если хотят принести им массу проблем.

Ей не понадобилось и секунды промедления:

— Думаете, этот Мальпий не ладит с законом?

— Слышала поговорку, плох тот постоялец, который не платит чаевые? У нашего центуриона есть получше: плох тот владелец, который не делится ими с Амфиктионией. — Беспощадно выискивая, за какое бы нарушение уцепиться, он обвёл глазами столы, людей сидящих на них, и всё, что они едят и пьют. Кто вслушивался в их разговор, тот ёрзал на стуле и тупил глаза, а в общих чертах, гвалт скромных мужских бесед и очаровательного женского смеха проносился неутихающей водометью.

— Вы правы, командир Марциус. Дождёмся его и начнём осмотр.

Внутри этого «симпозиума» появился мужчина. В зелёной тунике, костлявый, с остриженной бородой оттенка опавших листьев; он спускался с жилого этажа, отбрасывая на стену тень.

Дэйран рискнул обменяться взглядом с незнакомцем — аристократ, высокопоставленный эквит, кто он такой? Господин хмурил брови, но злиться — не злился, за спиной пыхтел его раб или серв, голуболицый амхориец (его соотечественники ошивались в трущобах и гордились умением красть — от них и до работорговли страдали). В эпоху Отступника, если у дворянина заводился раб амхорийского происхождения, он считался нечистым на руку — любопытно, в какой степени Аргелайн и в этом сохранил верность прошлому?

— Где будем ждать Мальпия? — Глаза Хионе, между тем, спрашивали о другом аспекте их встречи: «Скоро явится ваш дружок?»

— Пока его нет, допросим поваров. — «Задерживаться у него в обычае, Тобби из тех, кто догоняет тень на часах». — Времени у нас достаточно.

Уговаривать Хионе не пришлось. Обойдя стойку со стороны сцены для музыкантов, они заглянули в продымленную готовку. Огонь шипел, как разъярённый кот, посуда звенела, рабы перекрикивались, и стражников, зашедших сверкнуть служебным интересом, деловито сбрасывали со счетов:

— Ставь сюда!

— Второй и третий справа.

— Ему не понравилось!

— Нужна морковь!

— Где курица? Курицу!

В старину на месте кухни зловонила ветшающая стряпня из трёх рабочих, в том числе Тобби. В холле не обедал никто из приличных людей, а из неприличных — только те, кто, не гнушаясь гнилыми персиками, строил за едой козни против архикраторского двора, в предположении, что никому из Сакранат ума не достанет организовать наблюдение за этим дном. Но у Дэйрана хватило — и развязный язык Тобиаса выуживал подробности будущих краж из казны с лёгкостью отправляемого в рот финика.