Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

и она рисковала потерять сознание. Встречи с Козимо Пассалаквой становились все более редкими: по вечерам у Патриции просто не было сил на то, чтобы красиво одеться и дойти до бара. Она предпочитала оставаться дома, ухаживала за растениями или читала за столом, но чаще всего падала замертво и засыпала.

Итак, задаток за курсы английского в Манчестере был внесен в срок. Благодаря этому успеху, основанному на безошибочном математическом расчете, ради которого Патриция и Лавиния на время пожертвовали собственными жизнями, поездка Маринеллы начала становиться реальностью. Не в последнюю очередь потому, что задаток – это было указано в нескольких местах на бланке для регистрации – не подлежал возврату. Однажды воскресным утром, перед началом смены, Лавиния позвала Маринеллу посмотреть макинтош в витрине магазина на улице Руджеро Сеттимо: по ее словам, он идеально подходил для дождливой погоды, да и стоил не так уж дорого. Она расстроилась, когда Маринелла напомнила, что после пятисот тысяч нужно собрать еще полтора миллиона.

– Умеешь же ты испортить настроение. С этой суммой мы разберемся позже. А пока главное – не пропустить срок приема заявок, так?

Так или не так, но, видя энтузиазм Лавинии и самопожертвование Патриции, Маринелла мало-помалу решилась ехать. Она рассказала о Манчестере подругам и Лучано. Таня и Розария уже принялись составлять список актеров и музыкантов, которых она должна разыскать в Лондоне, хотя Маринелла объяснила им, что Саймон Ле Бон ее там не ждет. Лучано, напротив, отреагировал чересчур практично.

– Но смогут ли твои сестры собрать эту сумму? Ладно пятьсот тысяч, но остальное? И когда ты окажешься там, тебе понадобятся деньги на жизнь.

Маринелле впервые пришлось посмотреть правде в глаза.

– Я знаю. Мы с сестрами думаем об этом, мы же не тупые.

Она грубила, потому что не хотела показаться глупой, особенно Лучано. Но он первым заговорил о том, что пугало и ее саму: пятьсот тысяч лир пропадут даром, ведь задаток не возвращается, но ни в какой Манчестер она не поедет.

Второй раз горькая правда настигла Маринеллу в полдень, когда она повторяла Леопарди, – поговаривали, что в этом году выпускное сочинение будет по нему. Она сидела голодная и подавленная – Лавиния не успела купить продукты и на кухне имелся только сморщенный нектарин, – когда в дверь позвонили. На пороге стоял человек, которого она точно не ожидала увидеть, – Козимо Пассалаква.

– Привет, Марине. Можно войти?

Козимо был из тех, кто все еще слушал Inti-Illimani[86] и, хмурясь, читал L'Unità; Маринелла была уверена, что морщины у него на лбу уже не разгладятся. Конечно, этому способствовал и преклонный возраст. Козимо никогда не казался ей молодым, но в этот жаркий день он выглядел еще более подавленным и потрепанным, чем обычно.

– Патриции нет дома, – сказала она.

Не ее – и вовсе не его – вина в том, что Маринелла испытывала к нему инстинктивную, первобытную неприязнь, как собака к кошке.

– Я знаю, что ее нет, – ответил гость. – Я хотел поговорить с тобой. Позволишь?

Помимо прочего, Козимо Пассалаква всегда придерживался формального, вежливого стиля общения, который действовал Маринелле на нервы. «Если позволишь». «Если не возражаешь». «Пожалуйста». «Будь так любезна». Однако Маринелла не могла скрыть своего любопытства – она не могла придумать ни одной причины, по которой парень Патриции мог захотеть с ней поговорить.

– Ладно, заходи. Я занималась.

Козимо указал на стол в гостиной, заваленный книгами по литературе, и в его темной бороде мелькнуло подобие улыбки.

– У тебя в этом году выпускной экзамен.

– Очень скоро. И мне еще много чего надо выучить.

Козимо понял намек.

– Я не задержу тебя надолго.

Он без приглашения сел в кресло, откинулся на спинку и вытянул ноги. Потом достал из кармана рубашки – Маринелла только сейчас заметила, как он оттопыривался, – синюю бархатную коробочку и положил на стол перед девушкой.

– И что это?

Козимо кивнул:

– Открой, пожалуйста.

Сердито вздохнув, Маринелла подняла красивую гладкую крышку. Внутри на блестящем атласе сверкало кольцо из белого золота с маленьким, но ослепительным бриллиантом.

– Тебе нравится? – спросил Козимо.

Ювелирные украшения нервировали Маринеллу, она всегда боялась что-нибудь повредить, сломать застежку или потерять камень, но это кольцо при всем своем изяществе казалось прочным и долговечным.

Сердце Маринеллы замерло.

– Ты хочешь жениться на Патриции?

– Конечно, я хочу на ней жениться. Я набрался храбрости и сказал ей: «Знаю, я не красавец, я не молод, я совсем не похож на твоего друга Пеппино. У меня есть только бар и кучка приятелей. Но я по-настоящему люблю тебя, и если ты выйдешь за меня замуж, то сделаешь меня самым счастливым человеком на свете». И знаешь, что она ответила? Я не мог в это поверить, но она сказала «да».

Язык Маринеллы вдруг стал шершавым, как бархат коробочки. Из глубины груди, по всем венам и артериям, по легким, горлу, челюсти, щекам и вискам поднялась паника, кровь застучала в ушах. Козимо женится на Патриции. Патриция будет жить отдельно. Почему она ей не сказала?

– Ты хочешь жениться на Патриции?

В этом вихре мыслей и чувств Маринелла смогла лишь повторить свой вопрос. Как будто у нее заело пластинку.

Козимо, однако, тоже казался погруженным в собственные мысли: он взял коробочку и разглядывал ее, как Гамлет череп, размышляя над неразрешимой дилеммой.

– Патриция сказала «да», но затем добавила: «Не сейчас, позже. Сначала я должна пристроить сестер». – Он поднял глаза на Маринеллу. – Знаешь, когда это было?

Коробочка в руках Козимо захлопнулась.

– В июне 1977 года.

Паника никуда не делась, но дыхание у Маринеллы начало восстанавливаться. В голове крутилось множество мыслей. «Ты заберешь Патрицию к себе – это очень плохо, – но будем ли мы хоть иногда видеться с ней наедине или ты каждый раз будешь торчать рядом? Как же мы без нее, ведь мы всегда были втроем. Останемся ли мы с Лавинией здесь – или она тоже в конце концов съедет? А мне придется найти работу и самой о себе заботиться? Да откуда нам знать, хорошо ли ты будешь обращаться с Патрицией. А Лавиния знает об этом? Потому что я-то не пропаду, но Лавиния одна и месяца не протянет. Кто знает, сколько всего они с Патрицией мне не рассказывали».

Но когда она открывала рот, ей не удавалось облечь в слова ни одну из этих фраз. Все они оставались у нее в голове.

– Марине. Я знаю, что не нравлюсь тебе, и, по правде говоря, это чувство взаимно. Иногда я не понимаю, как Патриции удается не биться головой о стену. Но клянусь, я действительно люблю твою сестру и буду относиться к ней так, как она заслуживает. Она никогда ни в чем не будет нуждаться. И если я женюсь на ней, вы с Лавинией тоже станете моей семьей. В семье бывает, что тебе кто-то не нравится, но ты же все равно любишь этих людей. Так?

– Так, – пискнула Маринелла.

– Но ты должна мне помочь, иначе я сойду с ума. Пожалуйста, умоляю тебя. – На мгновение Маринелла подумала, что Козимо встанет перед ней на колени. – Сначала твой отец, потом мачеха, потом деньги на аренду и смерть твоего дяди. Теперь поездка в Англию. Когда же Патриция будет свободна?

Маринелла выгнала бы Козимо из дома и за меньшее. Или, еще лучше, просто рассказала бы сестре об этом разговоре, и та порвала бы с ним сама. Но сейчас она словно окаменела.

– Я не виновата, – выдавила она, как в детстве, когда мамушка Роза ругала ее за разбитую кем-то еще тарелку. – Я не виновата в том, что делает Патриция.

– Конечно, ты не виновата, Марине. Но ты ее сестра, и – может, ты этого и не знаешь – Патриция всегда полагается на твое мнение. Она говорит, что ты первой все замечаешь. – Козимо вздохнул. – Поговори с ней. Скажи, что пришло время позаботиться о себе. Думать о семье – это прекрасно, но сейчас все зашло слишком далеко. Ты видела, как она похудела, как устала? Ты не боишься, что она заболеет?

Маринелле пришлось закусить губу, чтобы не дрожать в присутствии Козимо.

– А почему она должна заболеть? Патриция знает, что делает, я не обязана ей говорить. И она никогда меня не слушает. Я говорила ей – зря она вбила себе в голову, что