Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

– Ты выросла. Стала женщиной. – Глаза Санти были влажными, радужная оболочка казалась потускневшей. Он сделал еще один шаг. – Может, купим что-нибудь, мороженое на палочке?

Маринелла уже десять лет не ела мороженого на палочке, и, возможно, ей стоило сказать об этом отцу. Но она просто мотнула головой:

– Меня ждут друзья.

– И что, они не подождут? Ладно, постой минутку. – Санти достал из кармана пиджака конверт. – Это тебе. – Внутри лежали триста тысяч лир. – Купи себе, что захочешь. Это подарок.

– Тут слишком много. Если Патриция узнает, это плохо кончится. – Маринелла закрыла конверт. – Кроме того, ты не обязан дарить мне подарок.

Санти пригладил серебряную прядь, выбившуюся из набриолиненной прически. Секунду-другую ей казалось, что он собирается что-то сказать, но в конце концов все мысли вернулись на свои места. А конверт с деньгами – в карман пиджака.

– Мне пора, – сказала Маринелла.

И Санти, который до этого момента смотрел на мир неподвижным взглядом человека, находящегося в каком-то другом месте, встал у нее на пути.

– Маринелла, ты должна сделать папе одолжение. Ты должна сказать Патриции, чтобы она навестила меня. Мне нужно кое-что ей объяснить, кое-что очень важное. И вообще, приходите все ко мне.

Над редкими бровями Санти Маравильи, от виска к виску, под прозрачной кожей пролегла длинная голубая жилка. Нервные пальцы убирали волосы со лба, чесали нос, массировали подбородок, рылись в карманах, разыскивая его любимые сигариллы Montecristo.

– Скажешь? Может, хотя бы к тебе она прислушается. Даже если вы навестите меня всего один раз, ничего страшного. Скажешь ей?

К счастью, это был не тот вечер, когда Лучано Вальо решил сделать Маринелле подарок, которого она так ждала; было бы странно, если бы после столь долгого ожидания, впервые занимаясь любовью, она думала бы только о Санти Маравилье.

Маринелла почти не улыбалась в свой восемнадцатый день рождения. Даже Розария не понимала, что с ней такое; тем, кто спрашивал, она отвечала, что Маринелла никогда не любила праздновать. Лучано Вальо несколько недель искал кое-какие редкие пластинки, чтобы подарить ей; они обошлись ему в целое состояние, и Маринелла не поверила своим глазам, когда открыла подарок. Но в последующие дни, видя, что она задумчива и мрачна, Лучано спросил, не разочарована ли она.

– На улице Руджеро Сеттимо есть один магазинчик, там продаются разноцветные браслеты из бисера. Мы можем пойти туда, и ты выберешь себе один. Может быть, тебе больше не нужны пластинки?

Маринелла покачала головой:

– Нет, ну что ты. Мне не нужны другие подарки, мне нравятся те, которые я уже получила.

Но настроение ее не улучшилось.

После дня рождения Маринеллы Санти Маравилья стал появляться на улице Данте регулярно. Обычно он приходил туда около двух часов. Когда Маринелла возвращалась из школы, он стоял, прислонившись к стене и загородив дверь ногой, и курил сигариллу. Его шевелюра цвета металла всегда была аккуратно зачесана назад, как в юности, когда по какой-то загадочной причине в него влюблялись все девушки.

– Пойдем поедим мороженого, которое я собирался купить тебе на день рождения, – сказал он ей однажды.

И Маринелла пошла с отцом в бар «Серпелло» на площади Кастельнуово – она никогда там не была, и потому ей показалось хорошей идеей привести туда Санти. Мужчина размером с платяной шкаф вытащил из пальцев Санти Маравильи двести пятьдесят лир и, указав на холодильник, проследил, чтобы Маринелла взяла только кремино[85], которое попросила.

– Ты ничего не будешь брать? – спросила она у отца, снимая с мороженого цветную обертку.

– Нет. Давай присядем на минутку.

Он сел на один из двух плетеных стульев, которые стояли перед входом в бар, рядом с железным столом. Когда Маринелла откусила кусочек кремино, Санти глянул на нее с каким-то несчастным видом.

– Ну как, вкусно?

Честно говоря, Маринелла еще не обедала, и ей совершенно не хотелось сладкого. Но странное дело – стоило Санти Маравилье оказаться рядом, и она уже не помнила, что хочет есть или пить, что ей холодно или жарко; если отец о чем-то просил, Маринелла просто соглашалась.

Однажды ноябрьским днем, когда для мороженого на палочке было уже холодновато, Санти предложил прогуляться до театра Политеама.

– Давай просто побудем вместе, не обязательно что-то есть.

Маринелла пришла из школы голодная, а утром не завтракала; но она не стала возражать, просто прижала руками урчащий под пальто живот. Отец шагал рядом, а вдоль улицы, которая шла мимо театра, стояли коляски с лошадьми, украшенными перьями и лентами, хотя теперь на них катались только туристы.

– Ты не можешь помнить, потому что была еще слишком маленькой, но каждое воскресенье мы катались на коляске. Вам всем это нравилось.

Запах лошадей напомнил Маринелле зимний воздух, врывавшийся в окно коляски, и ей показалось, что шеи вновь касается лента, которая развевалась на шляпе матери, когда Маринелла сидела у нее на коленях. Но отцу она солгала:

– Нет, не помню.

И ускорила шаг.

Однажды днем Санти Маравилья почувствовал себя плохо. Маринелла увидела, как он по-стариковски сидит на скамейке у виллы Мальфитано. Запыхавшийся, со слезящимися глазами, Санти поочередно засовывал дрожащие руки в карманы пальто, не желая тушить сигариллу.

– Пойдем в бар, сегодня слишком холодно для прогулок.

– Ну еще чего, – заспорил отец. – Когда ты была маленькой, мы ходили по нескольку километров, искали жуков. Понятия не имею зачем. И кого мы тогда искали, тараканов?

Они искали божьих коровок, ходили туда-сюда по улице Феличе Бизаццы, потому что кто-то сказал Маринелле, что божьи коровки приносят удачу, и она захотела каждый день находить хотя бы одну.

– Ты сказала Патриции, что она должна прийти ко мне? – пробормотал Санти.

– Сказала, – солгала Маринелла.

– Я стар, Марине. – Санти выдохнул холодное облачко, которое смешалось с дымом от тлеющей сигариллы. – Почки больше не работают, мне постоянно хочется помочиться, но я не могу, и мне больно. Скажи Патриции, что она должна прийти. Вы все должны прийти.

Несколько дней Санти не появлялся. Поэтому однажды после ужина Маринелла решилась рассказать сестрам о своей встрече с отцом. Она не стала говорить, что виделась с ним несколько раз и ходила в разные места, рассказала только, как вечером в день рождения Санти встретил ее у дома, поздравил и попросил о встрече со всеми тремя дочерьми.

Сестры сидели и слушали, не перебивая. Лавиния не выспрашивала дурацкие подробности, как делала обычно, Патриция не вставала и не расхаживала нервно по комнате. В конце концов, видя, что сестры пялятся на нее, как две рыбки в аквариуме, Маринелла сама спросила:

– Ну, что будем делать?

Патриция Маравилья дважды стукнула ногтем безымянного пальца по деревянному столу – тик-так, – как судья молотком. Потом вздохнула.

– Марине, я, кажется, все выбирала за тебя с самого твоего рождения. Книги, школу, одежду, дома. Правильно я поступала или неправильно? Кто знает. – Патриция смотрела в никуда, но за ее взглядом хотелось следить, хотелось увидеть его выражение. Этот талант она унаследовала от Санти Маравильи. Наконец она решилась: – Я должна подумать об этом.

Лавиния тем временем принялась убирать со стола.

– А ты что скажешь? Может, он и правда болен.

Но сестра не проронила ни слова и ушла на кухню, держа в руках тарелки. На следующее утро Лавиния проснулась до рассвета, чтобы пойти на рынок, как учила ее мамушка – «Зимой лучшие артишоки достаются тому, кто приходит первым», – и Маринелла не застала ее на кухне, когда вышла к завтраку. Вместо Лавинии на кухне была Патриция. Она только что сварила кофе и налила себе чашку. Потом плеснула немного в теплое молоко Маринеллы и прокашлялась.

– Если он снова спросит о нас, скажи, что мы с Лавинией заняты. А ты, если захочешь пойти к нему домой, иди. Он твой отец.

Есть вещи, в которые невозможно поверить, когда слышишь или читаешь о них. Санти Маравилья умер в то самое декабрьское утро. Примерно тогда, когда Маринелла принимала холодный душ. Водонагреватель в доме всегда ломался с наступлением зимы, и Маринелла поспешно