Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

Даже спустя годы Маринелла помнила воодушевление перед началом матча. Таня скакала как кузнечик: она услышала, что стену снесут, если Германия выиграет этот матч. Маринелла не слышала разговоров и в то же время слышала все. Шипение откупоренного Peroni, запах лука и помидоров, поднимающийся от сковородок со сфинчоне[78]. Розария обнимает ее рукой, словно Маринелла собирается выйти на поле вместо Паоло Росси. Влажный ветер под навесом из итальянских флагов. И Лучано, который появился из ниоткуда и сел на корточки рядом с ее стулом в предпоследнем ряду, где триколор окрашивал лица в красный цвет.

– Марине, я должен спросить тебя сейчас. Сегодня Италия победит, и завтра я не открою магазин. Ты поедешь со мной на море? Вдвоем, как все нормальные люди. Моя сестра говорит, что я тебя достал разговорами о музыке, поэтому ты больше не работаешь в магазине. Но, честное слово, я докажу, что могу говорить и о других вещах, кроме музыки. Завтра. Ты поедешь?

– А если Италия проиграет?

– Поверь мне, она не проиграет.

Для Лучано Вальо удача, доверие, романтика не имели никакого значения. По его мнению, Италия не могла проиграть. Это был вопрос статистики.

24

Осколки

Если они не были в магазине, то прогуливались по набережной. А если не гуляли, то сидели на скамейке в парке Форо Италико и говорили обо всем: от смерти генерала Далла Кьезы и Грейс Келли[79] до пресловутых компакт-дисков, которые скоро придут на смену виниловым пластинкам. Нужно быть во всеоружии, чтобы не прогореть. Маринелла и Лучано провели вместе все лето. По субботам они ходили на пляж, а если шел дождь – в кино, хотя Маринелла отказывалась идти во «Фьямму», где работала Лавиния. Они с Лучано бродили туда-сюда, сидели на скамейках, разговаривали, слушали пластинки, но в основном целовались. Сначала он целовал ее только в губы, потом везде. Маринелла решила, что ее грудь не такое уж и наказание: если она нравится Лучано – а ему она нравится, – то почему не должна нравиться ей? В моду вошли купальники из лайкры, обтягивающие, но удобные, и Маринелла купила два – черный и красный. В общем, ей было хорошо.

Осенью Маринелле пришлось уйти из музыкального магазина и вернуться в школу, как было условлено. Теперь, когда они виделись реже, желание целоваться стало гораздо сильнее, и вот однажды днем, уверенная, что сестры вернутся только вечером, Маринелла пригласила Лучано в мансарду. Они начали целоваться, еще не закрыв входную дверь, и голос Патриции прозвучал как гром среди ясного неба:

– Маринелла.

Мало что так пугало Маринеллу, как голос старшей сестры, который произносит ее полное имя.

– Не думала, что ты здесь.

– Мы как раз уходим.

– Могла бы и сказать, что будешь дома.

Этих трех фраз хватило, чтобы Патриция взвилась, словно разъяренный бык.

– Если я тебе мешаю, я уйду. – Ее черные глаза сфокусировались на бледном лице Лучано, как сценические прожекторы. – А ты кто?

– Лучано Вальо, синьора.

– Какая еще синьора, это моя сестра.

– И что, она не синьора?

– Я не знаю, синьора я или нет, зависит от того, кто ты такой. Сколько тебе лет, двадцать пять, тридцать?

– Двадцать два.

– Ей через месяц будет восемнадцать.

– Патри, перестань.

Маринелла смотрела так умоляюще, что Патриция немного ослабила напор.

– Ты тот парень из магазина пластинок?

– Да, синьора, – повторил Лучано.

– Опять ты с этой синьорой. Слушай, так еще хуже, она чувствует себя более важной, чем на самом деле.

– Марине, я бы на твоем месте заткнулась, – прошипела Патриция. Затем повернулась к Лучано: – А я не синьора.

Лучано кивнул.

– «Но та, в чьей жизни есть все звезды».

Патриция посмотрела на него, прищурившись.

– Лоредана Берте. Это ее песня[80].

– Нам пора.

Маринелла вклинилась между ними и уже тащила Лучано к выходу, когда входная дверь распахнулась. Вошла Лавиния, нагруженная пакетами с покупками.

– У нас гость?

Поскольку беда никогда не приходит одна, в эту среду, когда дома никого не должно было быть, Маринелла попалась не одной, а сразу двум любопытным сестрам.

– Мы как раз собрались уходить.

– Нет, зачем же? Оставайся на ужин, Лучано, я готовлю пармиджану.

– Ему нужно идти.

– Вообще-то я могу остаться на ужин. Спасибо.

Лавиния просияла: дай ей волю, и она бы устраивала ужины и приемы каждый вечер.

– О, я так рада. Марине, иди помоги мне. Порежь баклажаны, а я приготовлю соус.

Уныло бредя за сестрой на кухню, Маринелла услышала позади голос Патриции:

– Лучано, да? Садись. Тебе правда хватает на жизнь дохода от магазина пластинок?

Маринелла тяжело вздохнула.

Ужин, однако, прошел не так уж плохо.

Взаимодействие Лучано и Патриции поначалу напоминало рукопашную, но еще до мороженого почти превратилось в нормальную беседу. По части рок-музыки они не сошлись, но во взглядах на «Антологию Спун-Ривер»[81] и творчество Фабрицио Де Андре[82] достигли взаимопонимания. С Лавинией же все сложилось как нельзя лучше: Лучано постоянно хвалил ее пармиджану и домашний хлеб, а она то и дело хвалила его за предприимчивость в бизнесе. Маринеллу это устраивало. Она только не понимала, почему Лучано говорит Патриции «вы», а Лавинии тыкает. Как бы то ни было, вечер закончился без потерь. Лучано настоял на том, чтобы помочь убрать со стола, чем угодил обеим сестрам и заслужил право провести двадцать минут наедине с Маринеллой в гостиной, пока те мыли посуду на кухне.

– Моя комната наверху.

Лучано, не будучи дураком, уже прозвал Патрицию тигриным глазом[83] и не помышлял сунуть нос в комнату Маринеллы.

– Буду иметь это в виду в следующий раз.

А пока он с любопытством подошел к стене в коридоре, где в рамках из корня под полированным стеклом висели пять фотографий.

– Можно посмотреть?

Эта композиция была гордостью и радостью Патриции. Маринелла частенько забывала об этом маленьком алтаре, хотя и проходила по коридору по сто раз в день, направляясь в свою комнату.

– Если хочешь.

Лучано разглядывал стену так, словно попал в картинную галерею на вилле Дзито, – переводил взгляд с одного снимка на другой, откидывая волосы с лица, скрещивал руки на груди, указывал на фотографии.

– Вот это наверняка твоя мама, она очень похожа на Лавинию.

– Нет, это моя бабушка Роза. Вот мама.

Если Лучано и пригляделся к фотографии Сельмы, то это был тот взгляд, которым он осматривал подержанные пластинки перед тем, как приобрести их для магазина, – взгляд хирурга, выискивающий царапины и потертости.

– Не могу сказать, что ты похожа на маму.

– Конечно, нет. Мама была тощей, как Патриция.

– Патриция похожа на твоего отца. Это он, да?

– Это не мой отец, это Себастьяно Кваранта. Мой дед.

Маринелле стало не по себе оттого, что Лучано смотрел на нее, как на подопытное животное. Казалось, что в любой момент она может оказаться на стекле под микроскопом. Поэтому она схватила его за руку и потащила прочь от алтаря Патриции.

– Тебе лучше уйти. Мои сестры устроят тебе еще один допрос, когда выйдут из кухни. Мне жаль, что тебе пришлось их терпеть, я хотела побыть вдвоем.

– Побудем вдвоем завтра. Приходи в магазин в обеденный перерыв, после школы.

Лучано поцеловал ее, попрощался с Патрицией и Лавинией, которые еще были на кухне, – поток благодарностей и расшаркиваний занял полчаса – и ушел.

– Мне этот парнишка понравился, – заметила Лавиния, как будто кто-то спрашивал ее мнения.

– Маринелла, иди сюда.

Патриция вновь произнесла ее полное имя зловещим голосом. Приготовившись к взбучке, какой она давно не получала, Маринелла вошла в спальню сестер. Патриция сидела за туалетным столиком и мазала лицо ночным кремом. Откинутая назад челка была перехвачена повязкой.

– Что я сделала?

– Ты знаешь, что сделала, не придуривайся. Меня не обманешь, я сама была в твоем возрасте. – Сестра сурово смотрела на нее из зеркала на комоде. – Этот твой Лучано. Почему Лавиния все знала давно, а мне ты ничего не рассказываешь?

– Потому что Лавиния никогда не лезет не в свое дело.

Патриция дернула углом рта, продолжая втирать крем в скулу.

– И кто он