Дом душ - Артур Ллевелин Мэйчен

улицах вынудила меня признаться самому себе: «Рано или поздно это случится; он обязательно вернется в Лондон, и я его увижу в тот самый момент, когда возомню, что мне ничего не угрожает». Я просматривал газеты в поисках намека на близкую угрозу, и ни одна набранная мелким шрифтом строчка или банальная короткая заметка не осталась незамеченной. Я с особым усердием читал и перечитывал рекламные объявления, но безрезультатно; месяцы сменяли друг друга, никто меня не тревожил, и я – отнюдь не чувствуя себя в полной безопасности – перестал ежесекундно испытывать бремя невыносимого, неуемного ужаса. Сегодня, спокойно прогуливаясь по Оксфорд-стрит, я поднял глаза и на другой стороне улицы наконец-то увидел того, чей образ так долго не покидал мои мысли.

Мистер Уилкинс допил вино и откинулся на спинку стула, устремив на Дайсона печальный взгляд; а затем, словно его осенило, выудил из внутреннего кармана кожаный несессер и протянул слушателю газетную вырезку. Дайсон внимательно ее изучил: газета была вечерняя. Содержание заметки оказалось следующим:

МАССОВОЕ ЛИНЧЕВАНИЕ

ШОКИРУЮЩАЯ ИСТОРИЯ

Агентство Дэлзила[94] телеграфирует из Рединга (Колорадо) о пугающем случае народной расправы, имевшем место в высокогорной долине Блю-Рок. На протяжении некоторого времени окрестности терроризировала преступная банда головорезов, которые благодаря тщательно спланированным действиям совершили акты постыдной жестокости, чьими жертвами стали как мужчины, так и женщины. Был учрежден Комитет бдительности, который и установил, что бандой руководит человек по фамилии Смит, проживающий там же. Были приняты меры, и шестерых наиболее отъявленных членов группы без промедления повесили в присутствии двух-трех сотен мужчин и женщин. Говорят, что Смит сбежал.

– Ужасная история, – сказал Дайсон. – Я вполне могу поверить, что описанные кошмарные сцены днем и ночью не дают вам покоя. Но к чему бояться Смита? У него гораздо больше причин бояться вас. Сами подумайте: стоит только поговорить с полицией, и тотчас же будет выдан ордер на его арест. Кроме того… уверен, вы простите меня за то, что я собираюсь сказать…

– Уважаемый сэр, – проговорил мистер Уилкинс, – надеюсь, вы будете со мной совершенно откровенны.

– Тогда должен признаться, у меня сложилось впечатление, что вы были несколько разочарованы невозможностью остановить мужчину до того, как он уехал. Мне показалось, вы были раздражены из-за того, что не сумели перейти улицу.

– Сэр, я не знал, что делаю. Я увидел его всего лишь мельком, и муки, свидетелем которых вы стали, были муками неизвестности. Я не был до конца уверен, что разглядел черты лица, и ужасная мысль о том, что Смит снова в Лондоне, ошеломила меня. Я содрогнулся при мысли о том, что этот дьявол во плоти, чья душа почернела от колоссальных преступлений, без усилий, никем не замеченный, сливается с ни в чем неповинной толпой, обдумывая, быть может, новый и более страшный цикл бесчинств. Я говорю вам, сэр, по лондонским улицам крадется ужасное существо, при встрече с которым солнечный свет меркнет, а летний воздух делается холодным и промозглым. Подобные мысли обрушились на меня, словно ураган, и я потерял самообладание.

– Вот оно что. Отчасти понимаю ваши чувства, но хотел бы внушить вам, что на самом деле бояться нечего. Будьте уверены, Смит вас не тронет. Помните, что он и сам получил предупреждение; и действительно, хоть я видел его недолго, он показался мне испуганным. Однако час поздний; если позволите, мистер Уилкинс, я, пожалуй, откланяюсь. Надеюсь, мы будем часто встречаться в этом заведении.

Дайсон бодро зашагал прочь, размышляя о причудливой истории, которую преподнес ему случай, и в конце концов пришел к выводу, что в том, как вел себя мистер Уилкинс, было кое-что странное, и даже весьма причудливый перечень испытаний не мог это объяснить целиком и полностью.

Приключение с пропавшим братом

Как уже упоминалось, мистер Чарльз Филлипс был весьма неравнодушен к научному знанию. В юности он с искренним энтузиазмом посвятил себя изучению милой сердцу биологии, и краткая монография «Эмбриология микроскопических голотурий» стала его первым вкладом в беллетристику. Позднее он до некоторой степени утратил строгость в том, что касалось сферы изысканий, и увлекся менее серьезными предметами – палеонтологией и этнологией; в гостиной у него стоял шкаф, набитый грубыми кремневыми орудиями, а главным украшением домашней обстановки был прелестный идол откуда-то из Южных морей. Филлипс мнил себя сторонником материализма, хотя в действительности принадлежал к числу самых легковерных людей; все дело в том, что он мог отдать должное чуду, если таковое облачали в безупречные одежды Науки, и когда номенклатура соблюдалась строжайшим образом, без изъянов, даже самые дикие фантазии становились для Филлипса реальностью. Он насмехался над ведьмой, но трепетал пред могуществом гипнотизера, вскидывал бровь при упоминании христианства, но обожал протил и эфир[95]. Во всех прочих областях Филлипс гордился своим безграничным скептицизмом; обычные байки о чудесах он выслушивал с неизменным презрением и, конечно, не поверил бы ни слову – или хотя бы слогу – из рассказа Дайсона о преследователе и преследуемом, не предъяви тот золотую монету в качестве вещественного, зримого доказательства. Как бы то ни было, Филлипс в глубине души подозревал, что Дайсон устроил розыгрыш; ученый знал о склонности друга-литератора к хаотическим фантазиям и о привычке объяснять при помощи чуда совершенно банальные вещи; в целом Филлипс склонялся к мысли, что так называемые факты в рассказе о странном приключении были до чрезвычайности искажены. После памятного вечера он нанес Дайсону еще один визит и выступил с обстоятельной речью относительно важности безукоризненно точных наблюдений и о том, до чего же нелепо взирать на мир через калейдоскоп вместо телескопа. Собеседник выслушал все эти замечания с весьма сардонической улыбкой.

– Мой дорогой друг, – сказал наконец Дайсон, – позвольте заметить, я прекрасно понимаю, к чему вы клоните. Однако вы удивитесь, услышав, что я именно вас считаю визионером, в то время как себя самого – рассудительным и серьезным наблюдателем за жизнью людей. Вы ходите по кругу; вообразили себя обитателем райских кущей новой философии, а на деле живете в метафорическом Клэпхэме;[96] ваш скептицизм сам себя одолел и превратился в чудовищную доверчивость; строго говоря, вы напоминаете мне то ли летучую мышь, то ли сову – совсем забыл, кто был героем той истории, – отрицающую существование солнца в полдень, и я весьма удивлюсь, если однажды вы не придете ко мне, преисполнившись раскаяния в своих многочисленных интеллектуальных заблуждениях и смиренной решимости отныне и впредь видеть вещи такими, каковы они на самом деле.

Тирада не впечатлила мистера