Дом душ - Артур Ллевелин Мэйчен

шли быстро, чтобы согреться, и, без сомнения, нетерпеливо предвкушали уютное тепло очага, плотно задернутые шторы на заиндевевших окнах и приветствия друзей, однако вечерние сумерки сгущались, переходя в ночь, пешеходов становилось все меньше, и я проходила улицу за улицей в одиночестве. Ковыляла в белой тишине и таком безлюдье, словно оказалась в погребенном городе; и по мере того, как я все больше слабела и уставала, страх смерти плотным саваном объял мое сердце. Вот я повернула за угол, и тут меня внезапно вежливо окликнули из-под фонаря – спросили, не буду ли я так любезна указать дорогу на Эйвон-роуд. Человеческий голос вызвал столь мощное потрясение, что силы меня покинули, и я была повержена; рухнула на тротуар, съежилась и заплакала, зарыдала, захохотала в неистовом истерическом припадке. Я покинула дом с намерением умереть и, переступая порог своего убежища, осознанно распрощалась со всеми надеждами и воспоминаниями; дверь за моей спиной захлопнулась с громовым раскатом, и я ощутила, что железный занавес пал на отмеренный мне краткий отрезок жизни, и теперь остался лишь недолгий путь в мир мрака и теней; я ступила на сцену, где разыгрывался первый акт умирания. Последовали блуждания в тумане, окутавшем белизной все и вся, пустынные улицы и ватная тишина – и вот некто заговорил со мной, вследствие чего я как будто вернулась в мир живых. Через несколько минут мне удалось справиться с эмоциями, я поднялась и увидела хорошо одетого джентльмена средних лет, симпатичной наружности, опрятного вида. Он смотрел на меня с безграничной жалостью и – не успела я пролепетать, что не знакома с окрестностями, ибо на самом деле не имела ни малейшего представления о том, куда меня занесло, – проговорил:

– Многоуважаемая мадам, кажется, вы ужасно страдаете. Вы даже не догадываетесь, как меня встревожили. Могу ли я поинтересоваться природой вашей беды? Уверяю вас, мне можно смело довериться.

– Вы очень добры, – ответила я. – Но боюсь, ничего нельзя сделать. Моя ситуация безнадежна.

– О, какая чепуха! Вы слишком молоды, чтобы так говорить. Давайте пройдемся, и вы поведаете мне о своих трудностях. Возможно, я смогу помочь.

В его поведении было что-то очень успокаивающее и убедительное, и пока мы шли вместе, я вкратце изложила ему свою историю и рассказала об отчаянии, которое угнетало меня и едва не довело до смерти.

– Вы напрасно капитулировали, – сказал он, когда я замолчала. – Месяц – слишком короткий срок, чтобы нащупать в Лондоне свой путь. Лондон, мисс Лалли, если позволите так выразиться, не лежит пред вами, открытый и беззащитный; он крепость, где первая линия обороны – ров, а вторая – замысловатый лабиринт. Как неизбежно случается в крупных городах, условия здешней жизни во многом искусственные, и ежели мужчина или женщина вознамерится взять эту твердыню штурмом, преодолеть придется не какой-нибудь банальный частокол, а сомкнутые ряды мастерски сработанных приспособлений, множество мин и ловушек – и для сего подвига понадобятся весьма причудливые навыки. Вы наивно вообразили, что достаточно погромче крикнуть – и сии стены канут в небытие, но эпоха столь поразительных побед закончилась. Наберитесь смелости; очень скоро вы узнаете, в чем заключается секрет успеха.

– Увы, сэр! – ответила я. – Не сомневаюсь, что ваши выводы верны, но в настоящий момент я, кажется, нахожусь на верном пути к голодной смерти. Вы говорили о секрете; ради всего святого, поведайте его, если у вас есть хоть капля сочувствия к моему горю.

Он добродушно рассмеялся.

– В этом-то и заключается главный парадокс. Те, кто знает о секрете, не могут им поделиться, даже если им этого хочется; он воистину невыразим, как основополагающая доктрина масонства. Но я могу сказать вот что: вы сами проникли, по крайней мере, сквозь внешнюю оболочку тайны, – и он снова рассмеялся.

– Прошу вас, не шутите со мной, – сказала я. – Что я такого сделала, que sais-je?[100] Я настолько невежественна, что не имею ни малейшего представления даже о том, как мне удастся в следующий раз утолить голод.

– Прошу прощения. Вы спросили, что такого сделали. Повстречали меня. Итак, хватит играть словами. Вижу, вы обрели знания самостоятельно, и это единственная форма образованности, которая не таит в себе бесконечную череду угроз; а я как раз нуждаюсь в гувернантке для своих двух детей. Я вдовец уже несколько лет; моя фамилия Грегг. Предлагаю вам упомянутый пост и жалование, допустим, сотню в год?

Я сумела лишь пробормотать слова благодарности, и мистер Грегг, сунув мне в руку карточку с адресом и банкноту в знак серьезности своих намерений, попросил зайти через день-два и откланялся.

Так состоялось мое знакомство с профессором Греггом, и надо ли удивляться, что леденящий душу ветер из загробного мира запечатлелся в моей памяти и заставил узреть в этом человеке второго отца? Неделя еще не закончилась, а я уже приступила к работе. Профессор арендовал старинный кирпичный особняк в западном пригороде Лондона, и там, в окружении милых лужаек и фруктовых садов, под умиротворяющий шелест древних вязов, чьи ветви покачивались над крышей, началась новая глава моей жизни. Поскольку вы знаете, каков был род занятий профессора, вас не удивит, что дом кишел книгами и в просторных комнатах с низким потолком каждый уголок был занят шкафом, полным странных, даже отвратительных предметов. Грегга интересовали только знания, и вскоре я отчасти заразилась его энтузиазмом, возжелала проникнуться страстью к исследованиям. Через несколько месяцев я скорее была его секретаршей, чем гувернанткой двух отпрысков, и много вечеров провела за письменным столом при свете лампы с абажуром, в то время как профессор, расхаживая в густых сумерках мимо огня в камине, диктовал мне свой «Учебник этнологии». Но под покровом благоразумных и правильных исследований я всегда ощущала нечто сокрытое, какую-то тоску и вожделение к предмету, о котором мой наниматель не упоминал даже иносказательно; время от времени профессор умолкал, впадая в задумчивость – мнилось мне, он был очарован маячившей вдали перспективой рискованного открытия. Учебник был наконец закончен, и мы начали получать от издателей гранки, которые сперва читала я, а потом дорабатывал автор. На протяжении этого времени профессор Грегг относился к делу, которым был вынужден заниматься, с растущей неприязнью, и однажды вручил мне экземпляр книги с радостным смехом школьника в конце семестра.

– Ну вот, – сказал он, – я сдержал слово; я обещал написать этот труд, и с ним покончено. Теперь я волен стремиться к вещам более странным; должен признаться, мисс Лалли, я жажду славы Колумба; надеюсь, вы еще увидите меня в роли первооткрывателя.

– Увы, – сказала я, – на карте