Дом душ - Артур Ллевелин Мэйчен

Молодая леди печально покачала головой.

– Вижу, вы убежденный рационалист, – сказала она. – Разве не слышали, как я сообщила, что со мной случались вещи пострашнее? Я тоже когда-то была скептиком, но после кое-каких открытий не могу изображать сомнение.

– Мадам, – ответил мистер Филлипс, – никто не заставит меня отречься от своих убеждений. Я никогда не поверю – и в этом нет никакого притворства, – что дважды два равно пяти, и ни под каким предлогом не допущу существования треугольника с двумя сторонами.

– Вы немного торопитесь, – возразила дама. – Но позвольте спросить, известно ли вам имя профессора Грегга, авторитетного специалиста по этнологии и родственным дисциплинам?

– Мне не просто известно его имя, – сказал Филлипс. – Я всегда считал профессора Грегга одним из самых проницательных и трезвомыслящих исследователей; его последняя книга, «Учебник этнологии», показалась мне достойной восхищения по меркам трудов из соответствующей области. Едва она попала мне в руки, я узнал о несчастном случае, оборвавшем карьеру Грегга. Я так понял, он снял на лето загородный дом на западе Англии и предположительно упал в реку. Кажется, его тело так и не нашли.

– Сэр, я не сомневаюсь в вашем умении хранить секреты. Ваши речи свидетельствуют о благоразумии, а упомянутый научный труд – о том, что вы не пустослов. Одним словом, я чувствую, что могу на вас положиться. Похоже, у вас сложилось впечатление, что профессор Грегг мертв; у меня нет оснований полагать, что это так.

– Что? – воскликнул Филлипс, изумленный и встревоженный. – Хотите сказать, случилось нечто постыдное? Не могу в это поверить. Грегг был человеком с чистейшей репутацией; его личная история полна великих благодеяний; и я, хоть сам и свободен от заблуждений, верю, что он был искренним и набожным христианином. Вы же не намекаете на какую-то дискредитирующую историю, которая вынудила его бежать из страны?

– Вы опять торопитесь, – упрекнула дама. – Я ничего подобного не говорила. Итак, вкратце: однажды утром профессор Грегг вышел из дома, будучи в здравом уме и трезвой памяти. Он не вернулся, но его часы с цепочкой, кошелек с тремя золотыми соверенами и небольшим количеством серебра, а также перстень, который он обычно носил, были найдены три дня спустя на заросшем склоне холма в безлюдной местности, за много миль от реки. Эти предметы лежали рядом с известняковой скалой фантастической формы; они были завернуты в грубый пергамент и перевязаны струной. Когда пакет вскрыли, на внутренней стороне пергамента обнаружили надпись, сделанную каким-то красным веществом; буквы были неразборчивы, но напоминали искаженную клинопись.

– Вы меня весьма заинтриговали, – сказал Филлипс. – Может, продолжите рассказ? Изложенные вами детали кажутся мне абсолютно непостижимыми, и я жажду разъяснения.

Молодая леди, недолго поколебавшись, продолжила.

Повесть о Черной печати

Придется изложить вам больше подробностей относительно моего прошлого. Я – дочь гражданского инженера Стивена Лалли, которому не посчастливилось скоропостижно скончаться в самом начале карьеры, до того, как он накопил достаточно средств для содержания жены и двух детей. Моя мать умудрялась вести небольшое домашнее хозяйство на сбережения, которые, по всей видимости, были чрезвычайно скромными; мы жили в отдаленной деревне, где необходимое для жизни, в основном, дешевле, чем в городе, но все равно нас растили в условиях строжайшей экономии. Мой отец был человеком умным и начитанным, после него осталась небольшая, но отборная коллекция книг с лучшей греческой, латинской и английской классикой, и эта библиотека стала нашим единственным доступным развлечением. Помню, брат выучил латынь по Meditationes[98] Декарта, а меня ничто так не увлекало, как перевод Gesta Romanorum[99], заменивший сказочки, которые обычно дают читать подрастающему поколению. Итак, мы росли тихими и прилежными детьми, и со временем брат стал зарабатывать себе на жизнь ранее упомянутым способом. Я по-прежнему жила дома; бедная матушка стала инвалидом, ей требовался постоянный уход, и около двух лет назад она скончалась после многих месяцев мучительных страданий. Положение мое было ужасным; потертой мебели едва хватило, чтобы погасить долги, возникшие ввиду непреодолимых обстоятельств, а книги я отослала брату, зная, как он их ценит. Я осталась в полном одиночестве; я знала, какое у брата скудное жалование, – и, приехав в Лондон в надежде найти работу, понимала, что он оплатит мои расходы, вследствие чего поклялась, что это продлится всего месяц, и если мне не удастся где-нибудь устроиться, я скорее умру с голоду, чем лишу его жалких нескольких фунтов, отложенных на черный день. Я сняла комнатушку в отдаленном пригороде, самую дешевую, какую только удалось найти; жила на хлебе и чае, тратила время на тщетные письма авторам объявлений и еще более тщетные хождения по выписанным адресам. Дни шли за днями, недели за неделями, и я по-прежнему терпела неудачи, пока не истек срок, который я сама отмерила, и передо мною замаячила перспектива медленной голодной смерти. Моя домовладелица была в некотором смысле доброй женщиной; она знала, в каком я бедственном положении, и не выгнала бы меня на улицу; оставалось лишь уйти самой и попытаться умереть где-нибудь в укромном уголке. Уже пришла зима, и густой белый туман сошел на город в первой половине дня, чтобы с течением времени сделаться еще плотнее; помню, было воскресенье и все обитатели дома отправились в церковь. Около трех часов я тайком ускользнула и двинулась прочь со всем возможным проворством, на какое была способна ввиду слабости от истощения. Белый туман окутал улицы и погрузил в тишину, голые ветви деревьев покрылись ледяной коркой, иней блестел на штакетинах и холодной, неумолимой земле под ногами. Я продолжала идти, хаотично поворачивая то направо, то налево, не замечая таблички с названиями улиц, и все мои воспоминания о той воскресной прогулке кажутся обрывками ночного кошмара. Я как сомнамбула брела, спотыкаясь, по дорогам, которые из городских наполовину превратились в сельские, по одну сторону от меня серые поля таяли в зыбком туманном мире, по другую – высились комфортабельные особняки, где мерцали на стенах отблески каминного пламени, но все казалось нереальным; стены из красного кирпича и освещенные окна, неясные силуэты деревьев и тусклые проблески сельской местности, газовые фонари, точно окруженные белыми тенями звезды, железнодорожные пути, исчезающие в точке схождения где-то за высокими насыпями, зеленые и красные огни семафоров, – все это были мимолетные образы, пролетающие в моем усталом мозгу и разуме, оцепенелом от голода. Время от времени я слышала торопливые звонкие шаги по чугунной мостовой, и мимо проходили тепло одетые мужчины, которые