Андрей Кожухов - Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский

в смущении глядя на ее прелестное доверчивое лицо. Она своим вопросом сама рассеяла волшебные чары счастья, отуманившие его голову. Он вспомнил последнее утро, проведённое в Дубравнике на квартире Ватажко, и великий обет, взятый им на себя в тот день… Он обречённый человек! Обыкновенные человеческие радости, и счастье, и любовь не для него. В деле, на которое он пойдёт, не может быть товарища, и впереди ничего не предвидится, кроме могилы.

Открыться ей теперь же – вот все, что он может сделать в ответ на ее просьбу. Но он молчал. Закалённый в суровой школе конспираторов, он, однако, колебался теперь и весь затрепетал, когда настал момент вонзить нож в сердце горячо любимой жертвы.

– Андрей, голубчик, в чем дело? Отчего ты так странно смотришь? Ты не согласен? Ты боишься, что я постоянным страхом за тебя буду тебе мешать? Но ты ошибаешься. Ведь я не полюбила бы тебя, если бы ты не был тем… тем, что ты есть! Когда мне рассказывали об опасностях, которым ты так бесстрашно подвергался, то я хоть и трепетала за тебя, но вместе с тем была счастлива и гордилась тобой! «Так похоже на моего Андрея!» – думала я. Нет, я не буду тебя удерживать.

– Я в этом не сомневаюсь, родная моя! – сказал Андрей, целуя ей руки.

– Но отчего же ты так смутился? Может быть, ты меня уже не так любишь и тебе не всегда хочется быть со мной?

– Не так люблю?! Что ты говоришь?! – вскричал Андрей.

Она улыбнулась, потом весело рассмеялась.

– Можешь, пожалуй, оставить при себе свои специальные возражения. Только знай наперёд: когда будешь собираться в новую экспедицию, ты от меня не отделаешься. Покамест не будем об этом разговаривать. Расскажи лучше обо всем, до мельчайших подробностей, что было в Дубравнике. Не скрывай ничего, я хочу знать все, что тебе пришлось испытать.

Ей показалось, что напоминание о Дубравнике вызвало внезапную грусть в Андрее. Она знала, что коснулась тяжёлых событий, но ей хотелось ему доказать, что у нее крепкие нервы.

Андрей же обрадовался, что роковое личное объяснение таким образом откладывалось. Да и к чему торопиться? Почему не дать себе отсрочки, не оттянуть если не на несколько дней, то хоть до завтра? Никто не упрекнёт его за эту последнюю минуту мирного счастья.

Он рассказал ей про Дубравник, не доставив ей, однако, случая показать крепость своих нервов. Имея в запасе страшный для нее удар, он теперь употреблял все усилия, чтобы не причинить ей страданий изображением того, что уже свершилось.

Он едва коснулся казни, заметив, что об этом она, конечно, прочла в газетах, и распространился главным образом о собственных приключениях, казавшихся особенно забавными теперь, когда опасность миновала.

Таня обратилась вся в слух. Но ухо ее не было обмануто развязностью его рассказа. Когда Андрей кончил, радуясь, что ему удалось ее развлечь, она прижалась к нему и пристально стала всматриваться в его глаза.

– Андрей, ты что-то скрываешь от меня, – произнесла она с расстановкой, – что-то очень важное и очень тяжёлое для тебя. Скажи, в чем дело! Я хочу взять на себя часть твоих страданий. Поверь, тебе лучше станет, когда ты выскажешься.

Но в этом Андрей вовсе не был уверен, хотя притворяться перед Таней ему было уже не под силу.

Помолчав немного, он наконец собрался с духом.

– Таня! – заговорил он. – Ты угадала. Я решился идти на царя.

Сперва она его не поняла.

– Разве ты и прежде этого не делал? – спросила она.

Она подумала, что слова Андрея относятся к вопросу о борьбе с деспотизмом на политической почве – вопросу, так волновавшему тогда революционные кружки.

Он разъяснил ее недоразумение в нескольких словах ясно и точно, не оставляя места ни сомнениям, ни надеждам.

Теперь удар попал ей прямо в сердце. Таня переменилась в лице. Рот ее конвульсивно сжался, как будто у нее захватило дыхание от внезапного падения с высоты.

– О боже! – вырвался из ее груди мучительный стон. Она схватилась за сердце, но тотчас же беспомощно опустила руки на колени.

Сухими, горячими глазами перебегала она от одного предмета к другому, останавливаясь на них с удивлением и бесцельным выражением. «Так вот она, награда за все муки ожидания!» – казалось, говорил ее одичалый взгляд и весь ее съёжившийся облик.

Андрей подошёл и взял ее за руку. Но Таня была безучастна и даже не посмотрела на него.

– Таня, – наклонившись над нею, заговорил он, – можешь выслушать меня? Мне хочется убедить тебя… объяснить, как и почему я пришёл к такому решению.

Его голос пробудил ее. Она быстро повернулась к нему и нервно вцепилась пальцами в его руку.

– Да, да! Говори. Я спокойна, я слушаю. Я хочу знать твои доводы, – торопливо отчеканивала она.

Надежда мелькнула в ее голове. Если можно обсуждать, то дело, значит, еще не окончательно решено.

Андрей рассказал ей, как и почему пришёл он к своему решению. На этот раз он не щадил ее в своём описании возмутительных подробностей казни и не менее возмутительных подробностей суда. Ему хотелось возбудить в ней то же чувство негодования, какое он сам испытал при виде этих ужасов.

Но он потерпел полное фиаско. Таня оставалась холодной, равнодушной. То, что минуту тому назад пронзило бы ей сердце, теперь отскакивало от нее, как стрела от кольчуги.

«Но всё это ведь кончилось, и непоправимо. Какую же оно имеет связь с твоим решением?» – казалось, вопрошали ее глаза и неподвижное лицо.

Она заняла позицию не слушателя, а бойца, отстаивающего то, что ему дороже всего на свете. А он боролся за верность своему идеалу – за то, что ему было дороже жизни, дороже счастья.

– К тому же я убедился, – продолжал Андрей, как бы отвечая на немые возражения Тани, – что эти ужасы представляют лишь слабый отблеск того, что происходит у нас не с десятками, а с тысячами и миллионами людей, и что конца не будет этим страданиям, покуда мы не подорвём, не опозорим, не уничтожим силу, которая создаёт их.

Он говорил много и сильно в том же духе, согретый огнём глубокого убеждения. Он надеялся убедить ее и разжечь в ее сердце пламя, пожиравшее его. Ему удалось только слегка подействовать на ее ум.

– Хорошо. Но почему же именно ты должен взять на себя это дело? – спросила она все тем же тоном упрямого недоумения.

– А почему же не я, дорогая Таня? Я сам пришел к такому решению – я же должен его выполнить. Если