Королева пустыни - Джорджина Хауэлл

Вот мы сидим, а жизнь утекает, как вода, и ничего не сделано. В то, что происходит на переднем крае, невозможно поверить. Люди в окопах по колено в воде, грязь непроходимая. Они вязнут по колена, по бедра. Из положения лежа невозможно стрелять, потому что локти уходят в грязь по запястья. Половина поступлений в госпитали – ревматизм и обморожения. И в траншеях они сидят по три недели, иногда по тридцать шесть дней – подумать страшно».

Идя по пляжу под проливным дождем, Гертруда думала об этих солдатах, брошенных в неразбериху войны, а ведь каждый из них – чей-то возлюбленный, брат, муж или сын. Еще она думала об энтузиазме начала войны, о возможной судьбе тех молодых йоркширцев, которых она побудила идти воевать. За эти три месяца в Булони Гертруда постигла окопную войну так, как мало кто из штатских. Каждый день в ее голове звучала артподготовка, предшествующая атаке пехоты, мелькали картины, как выскакивают из окопов люди, бегут по полю и ныряют в воронки от снарядов, устанавливают пулеметы, а за ними еще три-четыре человеческих волны перелезают через бруствер и бегут в сторону немецких позиций. Гертруда видела, как они быстрым шагом движутся вперед, а потом вспыхивают сигнальные ракеты, и цепи прорываются сквозь ураган снарядов немецкой артиллерии. Она видела, как взлетают в воздух тела, разлетаются в разные стороны конечности. Видела упавших неподвижно на землю, слышала вскрики раненых, бьющихся в агонии. Видела, как перестраиваются смешавшиеся цепи и снова короткими перебежками подступают к немецким траншеям. Слышала командные выкрики, пронзительный клич наступающих британцев, взрывы гранат и треск пулеметов. И слышала стоны и крики оставшихся, когда снова откатывались отбитые британские цепи. Убитые, раненые, пропавшие без вести – все они, вся эта грязь и кровь ужимались до фамилий в списках на письменном столе в Булони. «Среднее время пребывания офицера на фронте до ранения оценивается примерно в месяц, – писала она Чиролу 2 февраля. – Захват, потеря и повторный захват траншеи дают именно такой результат, и за последние шесть недель потеряно 4000 жизней. Горькая и напрасная утрата».

24 апреля Морис отличился на фронте. Подполковник Гринховардского полка, он сыграл одну из главных ролей в атаке на деревню Фортейн, за бельгийской границей к северо-западу от Лилля, где немцы прорвали фронт. Когда был убит подполковник Г. Х. Шоу, командовавший четвертым батальоном Восточно-Йоркширского полка, сражавшегося рядом, Морис принял на себя командование обоими батальонами и атаковал немцев, отогнав их больше чем на милю. Его ранили в марте следующего года, он долго оправлялся от последующей операции, но через несколько месяцев вернулся на фронт. Снова был выведен из строя в июне семнадцатого года, оглохнув почти полностью.

Британская общественность в основном не подозревала об истинных цифрах потерь, в то время как у Гертруды была ясная картина реальности и продолжающейся лжи. Она знала, что целые батальоны до последнего человека могут быть истреблены за день, подчиняясь приказам штабных офицеров, никогда, возможно, не бывавших на переднем крае. Это было начало разочарования в правительстве и власти вообще, для открытого выражения которого она все же оставалась слишком лояльной. Сформировавшееся отношение ей предстояло пронести через всю жизнь. «Пиррова победа при Нев-Шапель показала еще яснее прежнего, что прорвать фронт мы не можем. Почему скрывают наши потери – трудно догадаться. Они близки к 20 тысячам, а немецкие потери – от 8 до 10 тысяч».

К концу марта Гертруда вернулась в Лондон. Сесил открыл новый офис отдела раненых и пропавших без вести на Пэлл-Мэлл – из-за огромного числа незарегистрированных раненых, лежавших в британских госпиталях по всей стране. Главный офис должен был служить распределительным центром для всех запросов от родственников, пересылать эти запросы в соответствующие заграничные представительства Красного Креста – включая Юго-Восточный фронт. Теперь должна была существовать одна центральная запись, одна точка сбора информации от всех источников и один офис, из которого расходятся ответы родственникам. Не оставалось причин располагать этот центр операций где-либо вне Лондона – кроме той, что женщина, управляющая всей этой системой, находилась в Булони. Видя, чего Гертруда достигла во Франции, Сесил сказал ей, что она нужна для управления новым офисом. У нее появится штат из двадцати человек плюс четыре машинистки, и он будет под рукой, в том же офисе, всегда доступный для обсуждения и совета.

Последнее письмо Гертруды из Булони было адресовано Флоренс. Ее мысли были заняты Диком и работой, и она чувствовала себя слишком ранимой для какой-либо светской жизни. «Никому не надо знать, что я приезжаю. У меня не будет времени, и я не хочу, чтобы мне докучали».

Но это была хотя бы перемена. Гертруда выбралась из грязи и неуюта Булони и вернулась в девяносто пятый дом по Слоун-стрит, к заботам Мари Делэр. Она четыре раза в день проходила через Гайд-парк, возвращаясь на ленч и потом снова на Арлингтон-стрит, где вскоре разместился расширяющийся офис. Эта физическая нагрузка и вернувшийся уют домашней жизни несколько улучшили состояние ее духа, но неразбериха в офисе превосходила даже ту, что Гертруда застала в Булони. К ней отчасти возвратилось чувство юмора, и письма к Чиролу стали менее мрачными:

«Лорд Роберт – просто прелесть. Он похож на очень большого эльфа, а эльфы, как знает любой читатель волшебных сказок, отличные коллеги для трудной работы… но это работа для Геркулеса. Я до сих пор не знала значения слова “хаос”.

Никуда не хожу, никого не вижу, потому что сижу в офисе с девяти утра до семи вечера. У меня под началом 20 дам, 4 машинистки (и близко недостаточно) и 2 бойскаута – неисчерпаемые источники веселья».

Вопреки изматывающим часам работы Гертруда очень старалась держаться стоически и сохранять хорошее настроение, каково бы ни было внешнее напряжение. Под давлением она всегда демонстрировала непринужденность – по крайней мере своим родным. Но тут ее миру пришел конец.

Исполнилось мучительное предчувствие – она услышала о геройской гибели Дика в Галлиполи. Ее сестра Молли писала: «Это был конец ее жизни – ей стало незачем продолжать то, что ранее было дорого».

На какое-то время она исчезла из виду, а потом, худая и бледная, вернулась на работу. Гертруда всегда работала дольше и усерднее, чем все остальные, но сейчас у нее просто не было другой жизни. «Я к концу недели сильно устаю. Но воскресное затишье в офисе помогает восстановиться».

Напрасно Флоренс старалась заманить ее на отдых, боясь последствий личной трагедии в сочетании со страшной нагрузкой. Ее спонтанный юмор и привычка быстро сходиться с людьми полностью исчезли под этими тяжкими ударами, и недоумевающий персонал уже наверняка начал относиться к ней настороженно, если не со страхом. Но Гертруда не сломалась, а продолжала работу – ради таких людей, как ее возлюбленный и ее брат. Она стала вспыльчива и нетерпелива даже с Флоренс, с необычным для себя раздражением возражая на попытки мачехи отвлечь ее: «Я вряд ли смогу выбраться на следующей неделе. У меня жуткое время, полно новых людей, всех надо обучать и все время ловить за ними ошибки. Мне не на кого оставить офис даже на один день. Все вместе это становится невыносимым. Терпеть не могу процесс перемен и их результат».