Королева пустыни - Джорджина Хауэлл

Рождество у нее прошло почти незамеченным. 27 декабря Гертруда написала домой об одном любопытном явлении, которое стало предметом городского интереса:

«Я слышала, что на Рождество воцарился почти мир Божий. Едва ли хоть один выстрел был слышен. Люди выходили из окопов и общались, в одном месте даже в футбол сыграли с противником… Странно, не правда ли… Иногда мы отвоевываем потерянную территорию и находим наших раненых перевязанными и в укрытии, а иногда они заколоты штыками – зависит от полка или от характера момента – как знать? Но день за днем мысли становятся все мрачнее».

Сесил наконец сумел добиться от военного министерства разрешения установить связь с фронтом. Майора Фабиана Вейра и его группу назначили новыми получателями списков запросов от Красного Креста: была надежда, что они смогут добыть информацию, отделу раненых и пропавших без вести недоступную. Один из членов группы, некто мистер Казалет, прибыл в Булонь накануне Нового года и привез с собой пачку списков и смятых писем, вынутых из карманов мертвецов. На некоторых были пятна крови.

Свежая информация, прибывающая с фронта, оказалась очень ценной, с оговоркой, что все проверки должны быть выполнены в течение суток, после чего Казалет вернется на фронт. Там он отдаст эти письма для возврата родным вместе с прочим личным имуществом. В офисе накануне Нового года находились только Гертруда и Диана. Они тут же сели разбирать и проверять письма, занося результаты в гроссбух. Работали они весь день, после ужина снова вернулись в офис и продолжали работу до двух часов ночи. «Ночью мы на несколько минут прервались, пожелали друг другу, чтобы новый год оказался лучше прошедшего, и съели по паре шоколадок».

Гертруда вернулась в офис в 8.15 утра, и работа была закончена к 12.30, еще час оставался в запасе. На майора Вейра это произвело впечатление, и через некоторое время он снова навестил офис. Он долго разговаривал с Гертрудой и обещал ей, что в будущем станет присылать ей все подробности, которые только сможет выяснить. Потом, в январе, Сесил впервые прислал ей ежемесячный список пропавших без вести, чтобы она его прокомментировала. «Там было полно ошибок, и лишние, и пропущенные», – сообщала она Чиролу. Поскольку отдел знал о пропавших без вести намного больше военного министерства, она написала в ответ: почему бы просто не поручить эту работу ей?

Но при всей своей неограниченной работоспособности она почти выдохлась. Теперь Морис был на фронте и Дик склонялся к тому, чтобы вернуться на войну, поэтому на Гертруду навалилась депрессия. Мерзкая погода стала метафорой постоянно кровоточащей жизни и бесполезного хода войны. Что необычно, Гертруда призналась Чиролу в душевной подавленности: «Ощущение усталости… слишком я близко к этой жуткой борьбе в грязи. Инфернальная страна, она вся под водой… грязь не дает двинуться с места».

Число раненых и пропавших без вести росло, и военное министерство передало свои обязанности эффективно действующему Красному Кресту в Булони. Гертруда впряглась в лямку – и все аспекты работы теперь стекались в ее умелые руки. Она попросила и получила согласие на то, чтобы составление ответов на запросы, где надо было извещать семьи о смерти их родственника, доверили ей. Ее стиль резко контрастировал с этим пугалом – формой B101-82, рассылаемой военным министерством.

«Мадам,

мой печальный долг – информировать Вас, что в сегодняшнем докладе военного министерства сообщается о смерти рядового Вильямса Дж. Д., личный номер 15296, произошедшей в неуказанном пункте 13 ноября 1915 года. Причина смерти – гибель в бою».

«Телеграмма страха» была еще более лаконичной:

«С глубоким прискорбием извещаю Вас, что Е. Р. Кук из полка Британских гренадеров был убит в бою 26 апреля. Лорд Китченер выражает свое сочувствие. Секретарь военного министерства».

Гертруда изо всех сил старалась сообщать это известие как можно мягче и сочувственнее. Разбив на этой грустной работе пишущую машинку, она получила новую модель в качестве награды. Объединенный военный комитет в отчете отметил работу Гертруды, не назвав ее, но описав ее подход:

«От официальных форм и методов следует по возможности отказываться, чтобы автор каждого запроса ощущал, что к нему относятся с определенным личным интересом… И многократно было доказано: не бывает напрасным труд, затраченный на то, чтобы убедить родственников пропавшего без вести, что по их запросу проводился широкий и тщательный поиск».

12 января Гертруда написала Чиролу:

«Они всю корреспонденцию поручили мне – в Париж, Булонь и Руан. Я рада, поскольку форма, в которой мы передаем страшные известия – а это в основном нам и приходится передавать, – имеет огромное значение, и когда мне приходится это делать, я хотя бы понимаю, что это не делается спустя рукава… Я веду уединенное существование и ни о чем не думаю, кроме как о тех бедных людях, за чьей судьбой так болезненно следую…

Письма, которые я ежедневно получаю и на которые отвечаю, рвут сердце. Но даже если мы мало можем сообщить этим людям хорошего, их, я думаю, немного утешает, что было что-то сделано для выяснения судьбы их любимых. Часто я сама знаю, что никакого шанса для них нет, и стараюсь тогда отвечать как можно мягче и тщательно скрывать от них жуткие подробности, которые мне довелось узнать. И это ежедневная работа».

И тут, в момент самого глубокого упадка духа, Гертруда получила письмо, вернувшее ее к жизни. Она все время ждала его сообщения и поехала прямо туда его встречать.

Для коллег по офису это стало полной неожиданностью: начальница, никогда не бравшая выходных, даже на обед редко выходившая и остававшаяся в офисе после работы, вдруг уезжает, ни слова не сказав.

Эти четыре ночи и три дня Гертруда провела с любимым мужчиной перед его отъездом в Галлиполи. Она знала, что может никогда его больше не увидеть. Когда он уехал, она в проливной дождь села на пароход «Фолькстоуна», идущий в Булонь, и на сердце было тяжелее, чем когда бы то ни было. И без того угнетенная, она вступала в самый темный период своей жизни.

Иногда Гертруда, сидя в одиночестве за столом в пустом здании после ужина, рядом с переполненной пепельницей и вазой с весенними цветами из далекого солнечного мира, опускала голову на руки и плакала. Теперь в каждом списке убитых или раненых мог оказаться Дик или Морис. Она была твердо уверена, что никогда не будет знать счастья. В ее письмах домой звучит нота долгого страдания.

«Моя работа продолжается – постоянная, всепоглощающая и такая печальная, что иногда мне едва удается ее выносить. Как будто самое сокровенное досье войны проходит через мои руки. Рассказы, которые до меня доходят, незабываемы. Простые цифры, которые в них живут, населяют мои мысли, а их слова, возвращенные мне, звенят в моих в ушах. Все эти потери, вся эта скорбь…