Предание Темных - Доуз Кейси

Лале резко поднимает голову и видит Сафие, вошедшую с улыбкой на губах через задний дворик. Но заметив красное лицо Лале, девушка тут же стягивается улыбку, а ее брови беспокойно взлетают вверх:

– Лале-хатун, вы плачете? Что случилось?

Лале уже открывает рот, чтобы сказать, что все в порядке или что-нибудь такое, чего требует этикет, дабы поскорее отделаться от компании Сафие.. но понимает, что теперь ей торопиться некуда. Друзья ее больше не ждут, чтобы затеять очередную дурачливую перепалку или придумать увлекательное занятие, потому спешить ей теперь совершенно некуда. Говорить ей совершенно не с кем. А в таком контексте избавляться от компании Сафие отпадает всякая необходимость.

Потому она еще раз шмыгает, и говорит:

– Первый указ нового султана Мехмеда. Вы, должно быть, слышали?

Было бы странно, если бы дочка главного визиря не знала о новом приказе.

Сафие грустно кивает, подобрав полы своего платья и сев на ступеньки крыльца рядом с Лале.

– Так вот, сегодня вечером он будет приведен в действие. А как вы знаете, мои друзья, Влад и Аслан, чужеземцы.. Потому их, вместе с остальными, тоже увозят прочь из дворца.

На мгновение Лале вновь приближается к той черте, когда слезы с новой силой готовы потоком хлынуть из глаз, но, будто по щелчку какого-то выключателя, отчаяние вдруг превращается в злость. Нет, даже не злость – настоящую, неподдельную

(..эти слова будто бы что-то выключают во мне. на место обреченности вдруг приходит злость. нет, не злость – даже ярость. настоящая ярость, заставляющая меня вновь уже более остервенело дергать треклятую лозу…)

безрассудную ярость.

Она вскакивает со ступенек так резко, что едва не наступает на полы платья – что заставило бы подол с треском оторваться от основания – и принимается топотать ногами. На место хрипам приходит наполненным гневом крик:

– Как же я ненавижу этого Мехмеда! Самодовольный мальчишка, заимевший безграничную власть раньше, чем разум! Первым указом он выгоняет из школы по собственной прихоти пленных, а дальше? Что будет с империей? Все начнут плясать его желаниям да обидам?

Сафие глядит на нее с некоторой растерянностью той быстрой смене настроения, и сочувствием. Немного подумав, она едва слышно замечает:

– Об этом не распространяются.. Но на самом деле его власть не так уж безгранична.

– То есть как?

– Султан Мурад, оставляя престол, прекрасно понимал, что Мехмед совершенно не готов править. Поэтому он устроил так, что ни один указ Мехмеда не может вступить в силу без одобрения великого визиря.

Лале требуется мгновение, чтобы сложить дважды два:

– Визиря? Халиль-паши?

Ее глаза широко распахиваются:

– Вашего отца, Сафие-хатун!

-8-

Сафие кивает:

– Да, и так будет, пока ему не исполнится шестнадцать лет.

– Еще два года?

– Именно. Мехмед – не настоящий султан. Он как малыш, который оседлал палку и думает, что на коне. Империей теперь управляет мой отец. И я знаю, что указ о школе он еще не подписывал.

Лале озадаченно хмурится, а внутри между тем отчаянно борются за первенство паника и решимость:

– Как не подписывал? Если их уже держат в заточении!

Сафие лишь жмет плечами.

Лале опускает глаза, стараясь быстро сообразить, что она может сделать. Но чем дольше она думает, тем больше ей кажется, что время все скорее утекает сквозь пальцы. Драгоценные минуты, которые еще могут что-то изменить.

Или не могут..

Но по крайней мере она обязана попытаться!

– Я пойду к вашему отцу прямо сейчас – решительно заявляет она – я уговорю его, попрошу его, попробую убедить.. хоть что-нибудь.

– Отец сегодня очень занят. Он никого не принимает.

Плечи Лале на мгновение вновь поникают, но

(…лале-хатун, спасибо вам огромное! если когда-нибудь я смогу вам чем-то отплатить, я буду очень счастлива…)

тут же ее осеняет, и она с жаром накрывает ладонь девушки двумя своими, как парой часов ранее руку Али-бея перед тем, как так же попросит об услуге:

– Сафие-хатун, помните, однажды вы сказали, что были бы счастливы меня отблагодарить, если бы знали как? Так вот, я говорю вам «как» – помогите мне сейчас! Попросите вашего отца принять меня хотя бы на несколько минут, сделайте что угодно, хотя бы пара мгновений.. Я обязана с ним поговорить.

Сафие в нерешительности хмурится, и Лале добавляет:

– Прошу вас, это очень важно для меня! Иначе Аслана и Влада увезут прочь. Вы же сами знаете, как тяжко расставание с близкими людьми, неужели вы не сделали бы все, что было бы в ваших силах, чтобы хотя бы попытаться предотвратить разлуку?

Кажется, эти слова пронимают девушку, и в купе с данным обещанием заставляют-таки кивнуть:

– Хорошо, я попробую что-нибудь придумать. Только если и получится, времени действительно у вас будет очень немного.

* * *

Лале стоит перед визирем уже несколько минут.

И каждая минута, точно свинец, все плотнее приковывает ее к полу – теперь ей кажется, что даже при желании она не сможет пошевелить ногами, чтобы сдвинуться с места. За это время она уже на несколько раз проговорила в голове свое прошение к визирю, свою просьбу и те причины, которые могли бы его пронять и показаться достойными для отмены указа Мехмеда.

Однако, кажется, это совершенно напрасно.

Потому что визирь все это время продолжает что-то писать, совершенно не замечая ее, будто бы она какой-то бестелесный призрак или неодушевленный атрибут интерьера. Если бы не Сафие, которая и проводила ее сюда, сообщив, что отец согласился принять Лале, она бы решила, что ее просто не ждали и таким образом пытаются достаточно грубо указать на ее нежеланное вторжение.

Наконец, визирь дописывает очередную бумагу и поднимает голову.

Жест этот кажется таким тяжелым, словно она весит тонну и любое движение дается мужчине огромными усилиями. Говорит он отрывисто и устало:

– У меня мало времени, Лале-хатун, но Сафие очень просила вас выслушать.

Лале почтительно кланяется, отчего ее свинцовые ноги едва не подкашиваются, и ей в последний момент с трудом удается удержать равновесие:

– Приветствую и благодарю, Халиль-паша.

Визирь благосклонно кивает в ответ:

– Так о чем вы хотели поговорить, Лале-хатун?

На мгновение затаив дыхание перед своими, возможно, самыми важными речью и прошением за всю прожитую на данный момент жизнь, Лале выпаливает:

– О первом указе нового султана, господин. Я прошу вас отменить его.

После чего замолкает, словно сказав лишнего, и с трепетом смотрит на реакцию визиря. Брови мужчины удивленно приподнимаются, но по крайней мере, лицо не принимает враждебного или даже раздраженного такой несносной просьбой выражения:

– Почему же?

Вот он, момент той речи, которую она успела за это время ожидания прокрутить в голове раз на сто. Главное теперь, чтобы ничего не забылось и все встало именно в свое время и на свое место:

– Потому что дворцовая школа – это очень важный проект султана Мурада. И то, что все учатся вместе – османы и чужеземцы, юноши и девушки – это блестящая идея, опережающая время. Нельзя переводить пленных в другое учебное заведение. Это подрывает всю суть школы Мурада II!

Начав говорить медленно и с расстановкой, Лале сама не замечает, как к концу своей речи уже восклицает с нарастающим жаром, в возбуждении трепещущей для нее темы заметно повысив голос.

Но, к счастью, у Халиль-паши это, кажется, не вызывает недовольства.

Выдержав небольшую паузу, он задумчиво говорит:

– Я слышал о результатах научного конкурса. Они впечатляют. Это говорит в пользу системы ходжама Мустафы.

Лале не позволяет себе выдохнуть, лишь чутко ловит каждое слово визиря:

– Так же я знаю, насколько уважает и ценит вас ваш дядя. Поэтому я соглашусь с вами и отклоню первый указ юного султана.