Сколь это по-немецки - Уолтер Абиш

На одном из островов, том, что ближе всего к Генцлиху, Дафна и Паула проехали на велосипедах мимо вереницы недавно отстроенных на пляже вилл, напоминающих бункеры своими выпирающими балконами и террасами, своими выходящими на дорогу узкими смотровыми щелями вместо окон, в то время как со стороны моря на каждом этаже между какими-то псевдобашенками нелепо красовались огромные венецианские окна, намекая посетителям пляжа на изысканный и роскошный интерьер. Новые дома были настолько не в духе острова, настолько не вязались с нарочито скромным обликом остальных пляжных построек, что многие специально приезжали с материка, чтобы на них полюбоваться.

Ну а если оставить в стороне архитектурные излишества этих зданий, вызвавших, между прочим, громкие протесты у обитателей острова, люди ехали на острова насладиться солнцем и в свое удовольствие провести лето — очередное великолепное лето.

Из года в год. Несмотря на присутствие толстосумов. Просто еще одно проведенное в неге, безделии и безвременье лето на просторных, живописных, незагаженных пляжах Восточных Фризских островов. Там всегда дул сильный ветер, вода оставалась ледяной и часто шел дождь, но все это было прекрасно. Загрязнение? Ну, в разумных размерах. Неподвластное времени лето, проведенное в поездках по крохотным рыбацким деревушкам на материке, в любовании плоским, спокойным, не затронутым никакими изменениями пейзажем, который, стоит удалиться от моря, во многом напоминает пейзажи Голландии с их раскиданными по полям среди ярких цветов ветряными мельницами.

Потом был май, а за ним, никто и оглянуться не успел, июнь. Еще одно лето. Лучшее, сказал бы, наверное, кое — кто, лето за последние тридцать четыре года. Тридцать четыре? Ну конечно.

Курортники начали приезжать с первых чисел июня. Местным жителям было не так уж трудно предсказать, в какую часть какого острова они направляются, поскольку каждый район каждого острова притягивал свой тип людей, так что летом все эти районы являли собой наглядную схему распределения по достатку, возрасту, классу — со всеми сопутствующими опознавательными знаками: одеждой, купальниками, играми. Кое-кто приезжал всего на одну-две недели, другие на весь сезон. Зачем, в конце концов, мотаться по Греции, Югославии или даже Турции, когда самые прекрасные пляжи есть и здесь, на задворках, если можно так выразиться, самой Германии? Одни ловили рыбу, другие занимались серфингом, или играли в теннис, или прогуливались на лошадях по овеваемым ветрами пляжам. Прежние железобетонные укрепления вдоль побережья были давным-давно разрушены, и это послужило еще одной причиной того, что архитекторы, спроектировавшие пресловутую улицу современных — или, как было принято говорить, «новаторских», — вилл, казалось, состязались друг с другом, пытаясь уловить и воспроизвести массивность и динамизм этих старых укреплений. Можно, конечно, назвать это шутливым (?) возрождением эпохи сорокалетней давности, когда Германию, всю Германию, обуревали предчувствия и переполняло пылкое осознание своей миссии — или же просто прорвалась наружу долго сдерживаемая страсть к совершенству?

Могло ли все быть по-другому?

Да. Например, Ульрих мог потерять интерес к ее поискам.

Ее дом, расположенный в семи-восьми минутах быстрой ходьбы от моста, стоял среди таких же опрятных двухэтажных каркасных домов с пологими крышами и деревянными ставнями. К каждому прилегал небольшой огороженный садик и небольшой гараж. К некоторым домам были пристроены кладовки для всяческой утвари, а к другим — дополнительные комнаты. Но ничто не указывало тут на близость моря, разве что случайная скульптура из топляка в саду да прибитые кое-где к дверям или прикрепленные к почтовому ящику то декоративная рыба, то шхуна, то кит, то просто якорь. Глядя на эти дома, нетрудно составить себе представление о том, как воспринимают себя живущие здесь круглый год люди, об их привычках, ценностях, их образе жизни. В общем и целом, приятная жизнь. Жизнь, в которую посторонние, особенно курортники, не очень-то допускаются. Конечно, с годами какие — то изменения неизбежны. Чуть больше домов, чуть больше машин. Телевизионные антенны на крышах. Но ничего чрезмерного или вычурного. Ничего, что указывало бы на перемены в их повседневной рутине. Ничего способного уменьшить дистанцию между ними, необходимую дистанцию — не отчужденность, — которая внутренне присуща сдержанной сердечности, Hofflichkeit, учтивости их речи, их повседневного общения. Как иначе могли бы они сохранять все эти годы неизменные учтивость и уважение?

Имело ли в действительности значение для их маленькой общины то, что кто-либо сделал — или не сделал — во время войны? На самом деле ничего неожиданного они не делали. Вывешивали флаги, посещали митинги и занимались своими делами. Молодые люди шли на флот. Одни с воодушевлением, другие без. Но все с мрачным осознанием своего долга, Pflicht. Они служили на эсминцах, крейсерах, подводных лодках или в частях береговой охраны в Хельголанде или на Восточных Фризских островах. Один или два попали, может быть, в авиацию. С другой стороны, большие поместья. Здесь тоже ничего не меняется. Все те же переходящие по наследству состояния. Старая мебель и картины. Старые слуги, некоторые из них на грани маразма. Автомобили с шоферами. То тут, то там контр-адмирал в отставке. Время от времени — в честь дня рождения внука — пикник под полосатым тентом на безупречно подстриженной лужайке. Время от времени — силуэт в военной форме. Люди в белом. Яхтсмены. Рослые люди с покрасневшими лицами, подчас бросающие якорь у одного из островов. Вот курортники — это совсем другое…

Когда Ульрих Харгенау принял неожиданное и в общем-то скоропалительное приглашение Эгона и Гизелы провести с ними пару обещавших оказаться великолепными солнечных недель на вилле, которую они сняли на весь сезон на пляже одного из Восточных Фризских островов, не было ли у него на уме чего-то еще?

Курортники были непредсказуемы. Они приезжали из больших городов, городов, где процветала преступность, где были секс-шопы и тысячи и тысячи иностранных рабочих. Чтобы умерить пыл курортников, община, в которой жила Дафна, проголосовала за то, чтобы не ремонтировать причал и не убирать с боковых улиц знаки «стоянка запрещена». На самом деле, если бы у них была возможность провести постановление о закрытии для широкой публики пляжной раздевалки, они бы с радостью приняли и его.

Когда она только въехала, соседи, должно быть, относились к ней с некоторым предубеждением, однако никто не попытался сорвать сделку. Надо же, незамужняя? И живет одна? Чуть за тридцать. Немного странно. Почему она выбрала это место? Но ведь это никого не касается, не так ли?

Она купила дом в октябре, а через месяц в него въехала. К ее удивлению, после короткого испытательного периода ее признали — в той степени, в какой на это может рассчитывать тот, кто не прожил в подобной общине всю свою жизнь. Как бы там ни было, признание предполагало определенное доверие, готовность принять те сведения о себе, которые она захотела сообщить. Ее отец был американцем? Ну и ладно. А мать немка из Нюрнберга? Очень даже похоже. После того как они разошлись — не стоит останавливаться на том, сколь часто подобные браки кончаются разводом, — Дафна решила обосноваться в Германии. Разве может удивить кого-либо из немцев подобный выбор? Почему бы ей не проявить прирожденную тягу к здоровой и упорядоченной жизни? И все же ее объяснения не до конца отвечали на вопрос: почему все — таки этот медвежий угол?

Изредка к ней приезжали из города. Иногда оставались на несколько дней. Ничего удивительного. Однажды, пока ее не было, в ее доме на две недели останавливалась какая-то пара. Дафна уехала, не сказав соседям ни слова. Как-то утром те вышли за дверь — и на тебе: в соседнем доме какая-то пара и никаких признаков Дафны. Соседи не знали, как это понимать. Пожалуй, она могла бы из вежливости их предупредить. Пара держалась особняком. Даже никаких «с добрым утром». Они взяли напрокат велосипеды и каждый день ездили на пляж. Кто-то видел, как они болтали с Готфридом. А еще они брали книги в библиотеке. Если соседи и присматривались к их времяпрепровождению, то только потому, что эта пара могла пролить определенный свет на Дафну.

В общем и целом местные жители были довольно сердечны. Наведывались друг к другу. От нее, незамужней, недавно приехавшей женщины, многого не ждали. Тем не менее время от времени кто-нибудь заглядывал к ней на чашку кофе с пирожным. Как говорится, по-соседски. Заглянув в гости, соседи оценивающе разглядывали ее мебель, ее книги — их было куда больше, чем следовало, — ее пианино и чувствовали себя увереннее. Брат Готфрида, плотник, заходил починить просевший в одной из комнат на втором этаже пол, а затем вызвался укрепить ненадежные лестничные перила. Тогда она попросила его сделать на кухне пару стенных шкафов. Естественно, его частое присутствие в ее доме не ускользнуло от внимания. Он был женат и прожил среди них всю свою жизнь. Нужно ли ему было на самом деле так часто к ней заходить? Никто не делал поспешных выводов. Просто их это удивляло. Он там с ней совсем один. Немного странно. Не так ли?