Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер

— Напротив! Боялся, что получу согласие. Что тогда? Нет уж, лучше подожду.

— Чего вы собираетесь ждать?

— Пока вы выйдете замуж.

— А зачем я вам замужняя?

Лев Пушкин молчал пока и не вмешивался. Хоть сидел рядом с ней. Он любил эту светскую пикировку. Игру почти отсутствующими чувствами, но зато безмерно привлекательную. Особенно когда сходились два таких доки, как Лермонтов и Роза Кавказа…

— Что значит, зачем замужняя? — с наигранной искренностью удивился Лермонтов. — Я вас сразу начну отбивать у мужа. Нет! Я лучше выиграю вас в карты. Дожму вашего мужа в игре до того, что он поставит на вас!..

— Повторяетесь! Это было у вас в «Казначейше»!

— В «Тамбовской казначейше»! — поправил Лермонтов. — Но в цензуре почему-то сняли название города.

— Не пойму ваших дел. А почему сняли названье поэмы?

— Как так — почему? Чтоб не оскорбился Тамбов! Что это за город такой, где казначей проигрывает в карты жену? То ли дело в Москве, в начале века! В Москве все можно!..

Тут вмешался, наконец, Лев Пушкин, который ждал своего часа и так исстрадался уже! Ерзал на жесткой кушетке.

— Ну, вы не москвичка! — сказал он небрежно. — В Москве эту историю получают с рождением и забывают лишь с последним вздохом. В начале нашего века в Москве князь Голицын, завзятый картежник и мот (не наш Голицын, как вы понимаете), будучи в полном проигрыше, поставил на свою жену Марию Гавриловну и проиграл ее графу Разумовскому. Моему тезке… которому принадлежало, между прочим, все Петровско-Разумовское и много чего еще…

— А что она?

— Ничего. Дальше — как в поэме вашего соседа: «И бросила ему в лицо Свое венчальное кольцо!»

— Но ей-то пришлось дальше трудно, — сказал Лермонтов. — Не так просто, оказывается, попасть из княгини в графини. В свете ее не хотели принимать. Все отворачивались от нее. Она ходила потерянная. Пока не приехал в Москву наш государь…

— Нынешний?

— Нет, что вы. Он тогда был еще маленький. Государь Александр Павлович. Благословенный!

— А что сделал с ней покойный государь? Взял себе в любовницы? Говорят, он был герой по этой части!

— Вы имеете в виду какого-то другого государя. А тот был рыцарь! — сказал Пушкин Лев.

— Государь Александр подошел к ней на балу и сказал: «Графиня, разрешите! Тур вальса!»… — продолжил Лермонтов. — И они пошли танцевать! И тут-то весь свет словно проснулся… знаете, бывают такие просыпания… И все дамы всех возрастов стали окликать ее одна за другой: «Милая графиня! Как я по вас соскучилась!..»

— Весьма поучительно! — добавил Лев Пушкин. — Видите, как важно иметь государя!

Эмили рассмеялась.

И тут вошел Мартынов, поклонившись церемонно всем, и остановился у фортепьяно, возле Наденьки Верзилиной. Он был в обычном своем черкесском наряде, к которому все привыкли. Но кинжал выделялся, как всегда. Он был первое, что бросалось в глаза. Мартынову не понравилось, кажется, что Эмили сидит между Лермонтовым и Пушкиным.

Нет, все было немножко не так. Пока они втроем говорили, звучала музыка. Серж Трубецкой продолжал играть.

И в прежнем тоне насмешливого разговора Лермонтов сказал, чуть наклонившись к Эмили:

— Montagnard au grand poignard! — и что-то еще по-русски… так вышло!

Но в тот момент (может, нарочно) Серж на миг прервал игру: ему — у фортепиано с его пуфика — было хорошо видно их троицу и кто к кому наклонился… и слова прозвучали на весь зал… В общем, это было простое mot, которое не раз уже повторялось в разных обстоятельствах: «А этот горец с большим кинжалом опасен!» — что-то в этом роде. Вот всё, что он сказал. Но слово «poignard» прозвучало особенно громко. И Мартынов закричал как ужаленный:

— Сколько я просил вас оставить свои шутки при дамах! — и быстро отошел от фортепьяно.

— Ну что? Доигрались? — спросила Эмили Лермонтова не слишком дружелюбно.

Она в самом деле была расстроена или напугана.

Он пожал плечами. Это сказано было ей, а не кому другому. Он просто при виде Мартынова продолжил разговор с ней в прежнем тоне. В данном случае он никого не хотел обидеть, тем более Мартышку. Он и не думал о нем. Но… Серж прервал игру. Это судьба.

Он сказал Эмили:

— А правда, что кинжал его облагораживает?

Она в ответ, испуганно:

— Прикусите ваш язык! Умоляю вас!..

— Не бойтесь! Всё в порядке! Завтра мы с ним будем опять друзьями!..

Почему-то Эмили не поверила ему и покачала головой. Она — как женщина, верно, неравнодушная к Мартынову — лучше видела его. В последнее время он был как-то вздернут или озабочен чем-то. Или узнал, что она ездила в Кисловодск?..

И вот снова подошел к рубежу — и не знаю ответа. «Автор недавно погиб на дуэли, причины которой остались неясными» (слова, написанные лично Столыпиным).

… Скоро кончится вечер, и общество начнет расходиться, и мужчины отправятся по домам. И семеро из них (было в гостиной немногим больше, но кто-то еще застрял — вот Лев Пушкин, к примеру) выйдут вместе. Среди них будет Диков — пристав Ногайских народов, жених Аграфены Верзилиной (она же — Груша); он пока ходит в женихах, и ему тоже следует покидать дом Верзилиных вместе с гостями, но он ждет дня, когда уже не придется, — так вот, он, похоже, единственный со стороны, кто услышит объяснение двоих…

Разговор дошел до нас не от него самого, но через его племянника. То есть прошел через многие уста — к тому же спустя много лет. Мы можем только догадываться и некоторые детали считать достоверными более или менее…

Скорей всего, разговаривали на «ты» — иначе уж совсем глупо… Они знают друг друга почти с детства.

— Сколько раз я просил тебя оставить свои шутки при дамах!.. Ты мне мешаешь жить, понимаешь или нет?

— Наверное, нет, потому что ты мне нисколько не мешаешь!..

— Я могу потребовать удовлетворения!..

— Можешь. Только советую тебе отправиться в арсенал и сразу взять пушку! Тогда ты уж точно не промахнешься!..

Намек на пушку, который доходит к нам от Дикова, скорей всего, верен… Мартынов, считалось, плохо стреляет. (Он после этим оправдывался: мол, все вышло случайно.)

Роковое «Я вызываю тебя!» Мартынова прозвучало почти сразу за словами про «пушку». Мартынов мог счесть, что это — еще одно оскорбление.

Дальше понятно. Лермонтов возвращается домой и сообщает всё Столыпину. (Которого явно у Верзилиных не было в тот вечер.)

Монго устраивает скандал. Впервые в жизни, кажется, они ссорятся — и достаточно крепко. И все исследователи, которые пытаются отыскать брешь между ними более раннюю: