Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну в самом деле. Он, Монго, поехал с Лермонтовым в надежде как-то оберечь его. Он тоже напуган гаданьем Кирхгофши. Потому согласился, кстати, повернуть на Пятигорск. Он чуток и ощущает, что вокруг друга начинают сгущаться тени… Он мог быть сейчас в Петербурге и крутиться подле своей Александрин, будь она неладна! А без нее ему совсем невмоготу.
В конце концов, у него собственная жизнь! Из-за участия в новой дуэли Лермонтова (к тому ж в полк не явился, поехал в Пятигорск — тоже вина!) ему, Столыпину, грозит, самое меньшее, разжалованье. И то хорошо, если не крепость. А самому Михаилу — вторая дуэль подряд? — крепость или каторга… Что он делает с собой и с ними обоими?
Все это он высказал Михаилу более или менее твердо.
Михаил пытался отшучиваться, но слабо. Сейчас это не проходило.
— Тебя разжалуют и посадят в крепость! А ты не думал, что будет с бабушкой?
— А кто узнает? Это же всё будет секрет нашей банды! Не забывай, Мартынов тоже один из наших! Кто-то услышит, что стреляли? Скажем, упражнялись в горах в стрельбе по мишеням! Я точно в этого дурака стрелять не стану, как ты понимаешь! А он… как хочет — но тоже навряд!.. Хочет развлечься — пусть развлечется!
Друг был легкомыслен. Столыпин это знал всегда. Но чтоб настолько!..
— А секунданта я найду! Тоже из наших! Любого! Попрошу Глебова!..
— Глебова наверняка пригласит Мартынов! Они живут на одной квартире.
— Пожалуй! Подумаешь! Дорохова!
— Ты сошел с ума!.. Ты никогда ни о ком не думаешь! Дорохов только что отошел от раны и только недавно отмылся от своего прошлого разжалования, и наконец получил хоть малый чин. Ему что, опять начинать сначала? То же — Сергей Трубецкой. Ему уж совсем нельзя!..
— Да возьму кого-нибудь. Что, не найду? Попрошу Бенкендорфа, с такой фамилией ему точно ничего не грозит. Тем более если меня убьют — он, может, обрадуется! По-моему, он всерьез ухаживает за Катей и ревнует ее ко мне.
Он точно был временами легкомыслен донельзя!
— Ну тебя к черту с твоими вариантами! Ты думаешь только о себе!..
Разговор кончался мрачно. Очень мрачно.
— Ладно, — сказал Столыпин, — ладно, — тоном, не предвещавшим ничего хорошего. — Теперь слушай меня! Если не послушаешь — поступай как знаешь, но отношения наши прерваны! Завтра рано поутру ты уезжаешь в Железноводск и не показываешься оттуда до тех пор, пока я за тобой не приеду!
— А что будешь делать ты? — спросил после паузы Лермонтов явно упавшим голосом.
— Я буду за тебя мириться с Мартыновым! И не смей мне мешать!
Но все оказалось не так просто, хотя для попытки примирения собралась внушительная команда. В дом Чиляева Мартынов отказался прийти: дом противника теперь. Пришлось собраться в верзилинском флигеле. Кроме Столыпина еще Глебов, Трубецкой, Руфин Дорохов, только что выписавшийся из госпиталя. Князь Васильчиков — единственный статский и к тому же совсем молодой человек, впервые попавший на Кавказ (он был сыном одного из ближних людей государя). С нескрываемым любопытством следил он за этой схваткой. Все прочие были офицеры и воины, и разговор был особый. Его начал Мартынов…
— Не понимаю, господа, зачем это всё! Вы пришли ко мне с решительной попыткой примирения. Но разве все мы здесь, за исключением князя, — он вежливо кивнул в сторону Васильчикова, — не военные люди? И не считаем единодушно, что вызов на дуэль есть законное средство от обид, хоть оно и воспрещено?
— Я был оскорблен и потребовал удовлетворения. Что же тут неправильного? И если учить кого-то нравственному поведению в обществе и искать виноватого в нынешней истории, то надо обращаться не ко мне!
— Ну, во-первых… — начал Столыпин, — ты прекрасно понимаешь, что, если вы, конечно, не поубиваете друг друга, тебе эта дуэль — трын-трава, ты уже в отставке. А Михаилу, скорей всего, — разжалование. И следовало б этого избежать. Я тоже преуспел за участие в прежней его дуэли. Пребываю в опале и могу попасть под суд, если соглашусь быть секундантом. А зачем это все тебе? Мы что, не можем объясниться? По дружбе?
— А кто же станет сообщать властям о дуэли? — огрызнулся Мартынов. — Кроме того, возьми в ум, согласись, что я достаточно времени терпел его шутки. Или то, что он зовет шутками.
Тут взял слово Дорохов, признанный первый храбрец Кавказской линии, слывший бретером и заправским дуэлянтом, хотя разжаловали его дважды совсем за другое; к дуэлям, по правде, он вовсе не стремился. Вот побить кого-нибудь в порыве бешенства — это он умел. Но все равно, Дорохов было имя на Кавказе, что тут поделать. Его приходилось выслушать.
— Мартынов, — сказал он, — тебя обидели, ты считаешь — и ты абсолютно прав. Я на твоей стороне, даже если обиду ты сам придумал и не было никаких обид!
Мартынов дернулся и закусил губу, но промолчал.
— Ты сказал, что мы все военные люди… это верно, и я говорю от лица военных людей. Мы только что из Галафеевской экспедиции или из экспедиции Граббе, исключая меня: я был в госпитале. Мы только что были в боях и теряли товарищей. Напомню тебе: при Валерике, в июльском бою, пало шесть обер-офицеров и шестьдесят пять нижних чинов… Не считая раненых и пропавших без вести. Мы сюда приехали на отдых или на лечение, так? Наше ли дело устраивать стычки с оружием меж товарищей? Даже если кто-то тебе не так сказал? Плюнь на него, сам поймет и извинится. Я знаю Лермонтова в бою, и его не напугать оружием. Но дружбой он дорожит. Мне Столыпин сказал, вы знаете с детства друг друга. Оставьте эту затею. Если вы сойдетесь и кто-нибудь из вас хоть ранит другого, я сам его вызову на дуэль!
Ну, что скажете? Чистый Демосфен, набравший в рот камней, чтоб обязательно потрясти красноречием афинский форум!
Столыпин — в свой черед:
— Слушай, Николай! Вы правда знаете друг друга с детства. Но ты еще из нашей юнкерской школы. Еще не было такого, чтобы наши стреляли друг в друга. Это ляжет пятном на школу. Я — друг Лермонтова и не скрою, он тяжелый человек. И друзьям бывает с ним нелегко. Но он предан близким. И за тебя он тоже пошел бы в огонь и в воду. И уж совсем скажу
