Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        Срок подошел: изложу я тебе похищение девы:

        Многое знаешь, но есть кой-что внове тебе.

        Остров Тринакрия есть, он три скалистые мыса

420 Выдвинул в море, по ним носит название он.

        Любит Церера его. Ее городов там не мало

        И плодородный средь них город, что Энной зовут.

        Матери вышних на пир собрались к Аретусе холодной[435]

        И белокурая к ней с ними Церера пришла.

425 В сопровожденье подруг, как бывало всегда, ее дочка

        Бегала тут по своим, ног не обувши, лугам.

        Место укромное есть там в овраге сыром и тенистом,

        Где бьет росистый ручей, падая с верху скалы.

        Сколько есть в мире цветов, все цветы были там на поляне,

430 Как расписная, была в пестром уборе земля.

        Только увидев цветы, она закричала: «Подруги,

        Все набирайте со мной полны подолы цветов!»

        Девичьи рады сердца дающейся в руки добыче:

        Не замечая трудов, все за работу взялись.

435 Полнит кошницы одна, из веток сплетенные ивы,

        Та отягчает подол, пазуху эта свою,

        Первая рвет ноготки, другую прельстили фиалки,

        Третья ногтем спешит мака подрезать цветы;

        Этих манит гиацинт, а тех влекут амаранты,

440 Донник хорош и тимьян, ягодник и розмарин.

        Множество собрано роз, а есть и цветы без названий.

        Крокусы ищет сама, белые лилии рвет,

        Вот, собирая цветы, она все дальше уходит,

        Вот уже нет никаких с нею сопутниц теперь.

445 Дядя увидел ее и, увидев ее, похищает —

        Мчится он в царство свое с нею на синих конях.

        Тут закричала она: «Меня похищают, на помощь,

        Милая мама!» — и рвет платье на нежной груди.

        Быстро уносится Дит,[436] торопятся Дитовы кони,

450 Трудно им долго терпеть свет непривычный дневной.

        Свита ровесниц кричит, кошницы наполнив цветами:

        «Эй, Персефона, скорей наши подарки прими!»

        Нет ответа. Они оглашают пронзительным криком

        Горы и горестно бьют голые груди рукой.

455 Вопль их Цереру сразил, едва подходившую к Энне:

        «Горе! — богиня кричит. — Дочь моя, где же ты, где?»

        Мчится она без ума, как фракийские, слышно, менады

        Носятся, космы волос на голове распустив.

        Словно мать мычит о тельце, что от вымени отнят,

460 И порожденье свое ищет везде по лесам,

        Так и богиня свой вопль удержать не может и мчится

        Всюду, начав от твоих, Энна, лугов и полей.

        Дальше идет, на следы девичьей ступни нападает

        И отпечаток родной видит на почве она.

465 Может быть, тут и конец ее наступил бы блужданью,

        Ежели свиньи кругом не истоптали бы все.

        Через поля Леонтии, вдоль быстрой воды Аменана

        Мчится она и твои травы минует, Ацид;

        Быстро Киану прошла и тихие воды Анапа

470 И неприступный для всех, Гела, твой водоворот.

        Вот и Ортигии нет, миновала Мегару, Пантагий

        И побережье, куда льет свои воды Симет,

        Нет и пещер, где киклопы повыжгли над кузнями своды,

        Сзади остался залив, выгнутый в виде серпа;

475 Гимеры с Дидимой нет, Тавромения нет, Акраганта

        Нет и Мелана с его паствой священных быков.

        На Камерину идет, и к Тапсу, и к долу Гелора,

        И к Эрицинской горе, той, что на запад глядит.

        К Пелориаде затем, к Лилибею идет и к Пахину —

480 Трем рогам, трем углам на треугольной земле.[437]

        Всюду, куда ни придет, оглашает окрестности скорбным

        Плачем, — такой издает птичка по Итисе плач.

        То «Персефона!» кричит, то «дочка моя!» она кличет,

        Попеременно зовет то Персефону, то дочь.

485 Ни Персефона Церере, ни матери дочь не ответит,

        И замолкает в тиши имя и той и другой.

        А пастуха увидав, землепашца застигнув за плугом,

        Тот же вопрос: «Видел ты деву, бежавшую здесь?»

        Смерклось, смешались цвета, и все окуталось темной

490 Тенью, и сторожевых больше не слышно собак.

        Вот перед ней над Тифоновой пастью возвысилась Этна:

        Пламенем пышет гора, почву сжигая кругом.

        Два сосновых ствола зажигает, как факел, Церера:

        Вот почему по сей день факелы в честь ее жгут.

495 Мрачный таится там грот, в изъеденной созданный пемзе,

        Место, куда не зайдет ни человек, ни зверье.

        Здесь запрягла, зауздав, она пару змей в колесницу

        И по поверхности вод, посуху будто, летит.

        Сирты минует, тебя, засевшая в Занкле Харибда,[438]

500 Вас, нисейских собак, чудищ для всех моряков;

        По Адриатике мчится, минует Коринф у двуморья

        И достигает твоей, Аттика, твердой земли,

        Здесь лишь присев на скалу холодную в тяжкой печали

        (У кекропидов скала Скорбной зовется досель),

505 Много дней провела под небом она неподвижно,

        Перенося и луну, и проливные дожди.

        Жребий дан каждой земле: где теперь Элевсин у Цереры,

        Там в те давние дни жил престарелый Келей,

        Желуди там Келей собирал и плоды ежевики

510 И к своему очагу из лесу хворост носил.

        Девочка-дочка двух коз со взгорья домой загоняла,

        А в колыбели лежал хилый ребенок больной.

        «Мама! — воскликнула дочь (богиню растрогало имя

        Матери) — что здесь одной делать в пустыне тебе?»

515 Стал и старик, и, хоть тяжко стоять под ношей, он просит

        Не погнушаться войти в хижину скромную к ним.

        «Нет, — говорит она, — нет!» Притворилась старухой и, скрывши

        Волосы легким платком, так отвечает ему:

        «Вечно будь счастлив, отец! У меня же похищена дочка.

520 Жребий твой моего лучше гораздо, увы!»

        Так сказала и, будто слеза (а ведь боги не плачут),

        Светлая капля на грудь теплую пала ее.

        Плачет и добрая дочь, и старый отец вместе с нею,

        И говорит наконец вот что достойный старик:

525 «Пусть же вернется к тебе твоя дочь, о которой ты плачешь!

        Встань, не гнушайся, прошу, хижиной жалкой моей».

        «Ладно, веди! — говорит богиня, — меня убедил ты».

        С камня встает и пошла следом за старцем она.

        Спутнице тут поведал отец, что сын его болен:

530 Вовсе не спит и своей хвори не в силах избыть.

        Намереваясь войти под скромную кровлю жилища,

        В поле она набрала мака снотворных плодов,

        Но, набирая (молва говорит), их коснулась устами,

        Вовсе забывшись, и тем голод слегка уняла.

535 Так как она свой пост прервала с наступлением ночи,

        То и жрецы ее пост держат до первой звезды.

        Переступивши порог, она видит глубокое горе:

        При смерти мальчик, и нет на исцеленье надежд.

        Матери «здравствуй!» сказав (ее Метанирою звали),

540 Благоволила в уста мальчика поцеловать.

        Бледность сходит с лица, на глазах возвращаются силы, —

        Вот из божественных уст сила какая идет! —

        Весел весь дом, то есть трое: и мать, и отец, и сестрица:

        Все они вместе, втроем, и составляли семью.

545 Тотчас же ставят на стол молочный творог, простоквашу,

        Яблоки и золотой, в сотах хранившийся мед.

        Яства не тронув, дает благая Церера младенцу

        Мака снотворного сок с теплым испить молоком.

        Полночь была, и кругом все было спокойно и тихо:

550 Тут Триптолема она крепко прижала к груди.

        Трижды погладив его и промолвив три заклинанья,

        Три заклинанья, каким смертный не должен внимать,

        Мальчика тело в очаг, на еще не остывшие угли

        Хочет она положить, чтобы очистить огнем.

555 Неясная тут просыпается мать и, в ужасе вскрикнув:

        «Что с тобой?» — из огня вдруг вырывает дитя.

        Ей богиня в ответ: «Ты преступницей стала невольно —

        Страх материнский мои тщетными сделал дары: