Патроны чародея - Гай Юлий Орловский

   — Между нами, — сказал я, — только этот лес? Даже не лес, роща? Я имею в виду, между этой дырой и моим замком?

   — Да, — ответил он, — вершина того холма вон торчит. Потому давайте перебежками за кустами… Вон до тех деревьев. А дальше, если на карте все точно, в долине большое село. Хоть и чужое, но коней купить сможем.

Я отметил это непривычное «перебежками за кустами», что очень нехарактерно хоть для глердов, хоть для лордов, те и другие никогда не склонятся перед опасностью, всегда в полный рост…

Хотя Фицрой может и не быть глердом. Или быть тем глердом, что приучился подкрадываться к чуткому зверю на расстояние выстрела из арбалета. Или к человеку…

   — Побереги Николетту, — распорядился Фицрой, — а я пока сбегаю в село…

Уходя, он подбадривающе хлопнул меня по плечу, я охнул и скривился. Фицрой сразу же посерьезнел.

   — Ты ранен?

   — Вряд ли…

   — Но ты весь в крови.

   — Чужая, — сказал я.

   — Сними рубашку, — велел он и сам принялся стаскивать ее с меня, а я постанывал, взмыкивал и морщился.

Они с Николеттой смотрели на меня во все глаза. Я пощупал ребра с обеих сторон, вроде бы целы, хотя кровоподтеки будут, ноет здесь, ноет там, дергает в этом месте…

Фицрой сказал озадаченно:

   — Чем это они тебя?.. Мне показалось, тыкали копьями…

   — Мне тоже показалось, — признался я. — Но, наверное, недотыкали…

Он бросил быстрый взгляд на рубашку', словно догадываясь о ее прочности.

   — Ладно, тебе повезло. Ждите с Николеттой здесь! Я быстро.

Глава 10

На окраине леса мы присели за деревьями и кустами, а потом и вовсе прилегли в ожидании Фицроя. Николетта под моим чутким руководством содрала с меня рубашку и старательно разминала мне спину и плечи, чтобы кровоподтеки ушли скорее. Я прислушивался к ее довольному сопению, девочка безумно довольна, что так многому со мной научилась, вот так же будет снимать боль и залечивать раны у своего возлюбленного Илвара.

Потом она, разогревшись, начала уже по своей инициативе применять и некоторые другие знания, полученные от меня, такого мудрого и раскрепощенного. Надо как–то не забыть осторожненько сообщить, чтобы Илвару не вываливала все сразу, насторожиться, а так, медленно и постепенно, вроде бы сама додумалась. Вот так и создам счастливую феодальную семью…

Далекий стук копыт раздался в весьма неподходящее время, но разве не так обычно в нашей гребаной жизни?

Николетта тоже вскинула голову, прислушиваясь.

   — Фицрой?

   — Он, — ответил я с досадой. — Мы так хорошо спряталась, никто другой нас бы не отыскал…

Фицрой напевал песню, с шумом проломился через кусты, сам в седле неплохого коника, а в поводу еще одна лошадка, не слишком уж, но и не крестьянская.

   — Прошу простить, — сказал он с самым сокрушенным видом, — но удалось купить только одного. За другим пришлось мчаться в соседнее село. Но и там сторговал только вот этого! В бедности живут крестьяне в Уламрии, скажу вам!

Николетта сказала живо:

   — Ничего, нам же недолго ехать? Я сяду к глерду Юджину.

Фицрой пробормотал озадаченно:

   — Эх, надо было тогда и третью лошадку купить… Шучу–шучу! Не было третьей. Но обидно, все Юджину и Юджину.

   — Я все время ехала с вами, — напомнила она с укором.

   — Сколько того времени, — протянул он уныло. — Я бы так с вами ехал вечность…

Он дождался, когда посажу Николетту и придержу ее одной рукой, послал коня вперед, впереди время от времени пригибался, проскакивая под низкими ветками, и я автоматически пригибался следом, так проще, чем всматриваться, и если он где–то начнет пригибаться на пустом месте, то я, уже приученный, буду повторять те же движения… что–то в этом есть полезное и нужное, но не соображу вот так сразу.

Ювал по случаю победного возвращения объявил с моего милостивого разрешения выходной день, даже праздничный, после чего все оделись в чистое и в главной людской устроили веселый пир.

Николетта счастливо повизгивала, настоящая женщина, тут же забыла о всех неприятностях и так радовалась, что снова дома, Фицрой поглядывал на меня хитро, рискну ли напомнить, что вообще–то она не совсем дома, но, конечно, где и с чего бы где–то нашелся такой сумасшедший, женщины везде дома, куда бы и к кому бы ни пришли.

В первую же ночь после победного возвращения приснилось, что брошка, которую королева подарила моей матери, вдруг превратилась в скорпиона и ужалила ее. А потом этот скорпион вырос и начал все крушить в доме…

Я не досмотрел, проснулся в холодном поту и с сильно стучащим сердцем.

Николетта проснулась, подгреблась ближе. Я не шевелился, и она, забросив на меня ногу и прижавшись

щекой к предплечью, тут же сладко засопела, как щенок под боком у мамы.

Я заснул только под утро, а пробудился с мыслью, что, как только вернусь, нужно сразу же побывать у матери, и если все еще носит ту брошку, убедить, что такую безвкусицу лучше хранить в столе.

Еще два дня упорно упражнялся с пистолетом, создавая прямо в ладони и отсчитывая секунды до исчезновения, а на третий со двора донеслись громкие голоса. Мой обостренный слух вычленил хохот Фицроя, потом крикнул громко:

   — Ювал, срочно вниз хозяина! Чем бы он ни занимался.

Заинтересованный Фицрой обычно сам все решает, я оставил на столе пистолет, все равно исчезнет через пятнадцать секунд, покинул кабинет, бодро пробежался по лестнице, а во двор начал было выходить степенно и важно, но махнул рукой и выскочил почти вприпрыжку.

Я — босс! Пусть не могу заставить всех подстраиваться под меня, да и не хочу, я же демократ, но как демократ и сам не хочу подстраиваться под вкусы и взгляды людей простых и недалеких.

Фицрой резво сбежал с площадки над воротами, веселый и хохочущий.

   — Ты знаешь, кто приехал?

   — Нет, — ответил я настороженно.

Он обернулся к стражникам у ворот.

   — Не открывать, не открывать!.. Глерд Юджин выйдет сам. Он сейчас трезвый, у него получится…

Я рассерженно толкнул калитку и, пригнувшись, вышел наружу. В пяти шагах двое всадников: лорд Барклем и герольд, в руках герольда белый флаг.

Еще с десяток воинов Барклема, что явно мало для штурма, держатся на расстоянии сотни шагов внизу дороги.

Я выпрямился, кровь бросилась в голову, а пальцы зачесались, почти чувствуя рифленую рукоять пистолета.

Барклем, не двигаясь в седле, проговорил густым мрачным голосом: