Железный Густав - Ганс Фаллада

А тот напропалую ломился вперед! Он тараном рассекал толпу, старясь нигде не задерживаться, отстраняя широкими плечами тех, кто пытался его задержать, не отвечая на возгласы, не давая сдачи и только неудержимо продвигаясь вперед, все вперед…

Осыпаемый оскорблениями, плевками, ударами, Гейнц утешался тем, что ощущал за спиной, как то сильнее, то слабее цеплялись за его хлястик руки Тинетты. Нельзя было и помыслить о том, чтобы оглянуться назад или переброситься словом. Только раз он вскрикнул, когда какая-то женщина, изловчившись, хоть он и прикрыл лицо рукой, вонзила ему в щеку что-то острое, должно быть, вязальную спицу. С минуту он чувствовал жгучую боль, но потекла кровь, и боль утихла…

Когда же этому придет конец? Площадь сама по себе небольшая, треугольная, в другое время ее можно пересечь за две минуты! А ему казалось, что прошел уже не один час. Все дальше, все глубже зарывался он в толпу — побои не ослабевали… Кто-то подставил ему ножку, он чуть не растянулся на мостовой, на этот раз спасла рука, удерживавшая его сзади…

И вдруг все миновало — еще один слабый неловкий удар… Гейнц увидел, как рослый человек впереди вдруг повернулся к чахлому пареньку, который ударил его последним.

Здесь стояли одни зеваки, которых привлекло это зрелище. Площадь осталась позади, они вышли уже на какую-то улицу…

— Ты поднял на меня руку, щенок паршивый! — заорал здоровяк, давая волю своему гневу после испытанного унижения. — Я тебе покажу, как драться!

И он бросился на отступающего паренька — толпа зароптала…

— Пошли! Пошли! — торопила Тинетта. — Прочь отсюда! Хватит с меня этого удовольствия.

Теперь они шли рядом посреди мостовой, торопясь уйти подальше. Они все еще чувствовали на себе враждебные взгляды, любопытствующие, злорадные, испуганные. Но вот они свернули за угол, и Гейнц взял Тинетту под руку.

— Не поискать ли машину? — спросил он, задыхаясь. — Тебе очень досталось, Тинетта?

Она оттолкнула его руку.

— Но прикасайся ко мне! — почти крикнула она. — Ты такой же, как они, ты тоже немец!

— Но пойми же, Тинетта! Это бедные изголодавшиеся люди, они не понимают, что делают! Мы и в самом деле нехорошо поступаем — в такое время шатаемся по кабакам. Ведь это же понятно, людям приходится так трудно. Они, естественно, завидуют…

Он говорил взволнованно и бессвязно. Пусть его избили и изругали, он чувствовал, что били и ругали не зря. Он был на стороне этих людей, их гнев был ему понятен, даже в своем заблуждении они оставались его братьями. «Даже и в моем заблуждении — ведь и я заблудился, — чувствовал он. — И несравненно больше, чем эти люди…»

— Что ты говоришь, Тинетта?..

— Все вы друг друга стоите! — восклицала Тинетта с горечью. — Все вы — серое, хмурое, тупое мужичье, вот вы и ненавидите свет, смех, веселье! Вы бы рады и весь мир сделать таким же серым, хмурым, он бы вам подошел под настроение! Вы убиваете всякую радость…

«Неправду она говорит, и мы были когда-то веселы, — думал Гейнц. — Мы только все растеряли за эти ужасные годы. А может, мы и правда никогда не умели веселиться по-настоящему?..»

— Вы, немцы, — продолжала она горячо, — вы любите одну лишь смерть! Вы только и говорите что о смерти, о конце. Умереть с достоинством, говорите вы! Дурачье, подумаешь, большое дело — умереть. Жить надо уметь, понимать, что такое жизнь — прекрасная, веселая жизнь, какой живут у меня на родине! С тех пор как я здесь, я еще ни разу не смеялась от души!

— Неправда! — воскликнул Гейнц. — Тинетта, Тинетта, как часто ты радовала нас своим смехом!

Но она не слушала его.

— Потому-то вы и затеяли с нами воевать, что ненавидите смех, ненавидите жизнь. Вам бы хотелось, чтобы весь мир был на ваш образец — так же насуплен, так же скучен, как вы… Нет, не зря вы проиграли войну!

В глазах ее горела ненависть. Они стояли перед освещенной витриной какого-то кабачка. Она смотрела на Гейнца, словно он ей враг, — он, серьезный, мрачный, печальный, любящий смерть и ненавидящий жизнь… Ей бросилась в глаза ранка у него на щеке…

— Ах, вот как, тебе досталось? Что ж, поделом, — будет тебе памятка от твоих сестер. А ты еще говоришь: они не понимают… Я бы им сказала, что я думаю об их поведении!

— Пойдем, Тинетта, — взмолился он. — Зря ты себя растравляешь. Едем домой… Эрих будет беспокоиться…

— Домой? — воскликнула она. — Думаешь, я так легко сдамся? Ни за что на свете! — Она огляделась кругом и увидела вывеску «Бар Наполи». — Пошли сюда! — сказала она повелительно. — Именно сейчас! Теперь я все вечера буду просиживать в барах, именно теперь!

— Поехали лучше домой! Чего мы здесь не видали?! Ведь скука смертная! Да и настроенье пропало. Не потому, что я боюсь…

— Идешь ты или нет? А то я пойду одна!

— Прошу тебя, Тинетта…

— Последнее слово: идешь?

— Будь благоразумна, Тинетта, ведь нет же смысла…

— Значит, я иду одна. Но если ты меня сегодня бросишь, Анри, больше к нам не приходи, слышишь?

— Нет, нет и нет! Я не пойду…

— Ладно, ну и оставайся со своей серостью, серячок несчастный! Станешь опять грязным распустехой, как они!

— Тинетта!

Но она ужо устремилась в дверь. Ушла. Исчезла.

Гейнц долго глядел ей вслед. Потом машинально достал из кармана носовой платок и принялся стирать со щеки следы засохшей крови. Нерешительно поглядел на кабачок. И вдруг спохватился, что он без пальто и шляпы. Стоила стужа, январские морозы, надо было возвращаться за пальто…

Он медленно повернулся и побрел тою же дорогою обратно.

Прошло каких-нибудь четверть часа, но угрюмая треугольник площадь уже опустела. Бар был погружен в темноту. Пород разбитой стеклянной дверью стоял полицейский и разговаривал с каким-то штатским…

— Ваши вещи? — отозвался полицейский, — Так и вы там были? Рано же вы начинаете, молодой человек!

Оба — полицейский и штатский — испытующе и неодобрительно воззрились на Гейнца.

— Я вернулся за своими вещами, — настаивал Гейнц. — Если это возможно, я попросил бы…

— В помещении ни души, — возразил полицейский. — Все разошлись по домам. И здорово вас излупили?

— Не так чтобы очень.

— Если не пожалеете талера, я, так и быть, зайду с вами в помещение, — предложил штатский. — Возьмете свои вещи. Я — здешний кельнер. А есть у вас номерок от вешалки?

— Есть, — сказал Гейнц и последовал за кельнером.

— На этот номер сдана еще дамская шляпка, — заявил кельнер. — Тут что-то не так.

— Порядок, — сказал Гейнц и сунул кельнеру деньги. Он давеча взял с вешалки только меховую шубку Тинетты. — Но беспокойтесь! Я отнесу даме ее шляпу. Порядок!

— А где она? — насторожился кельнер.

— Где же ей быть? В другом баре…

— В другом баре? Опять в баре? — вознегодовал кельнер. — Ну, знаете ли, что слишком, то слишком. Не удивительно, что люди на вас так злы!..

Но Гейнцу было безразлично, что говорил этот субъект. Безразлично, что и шуцман снова его окликнул.

Осторожно вертя на пальце женскую шляпку, он пересек площадь и направился к бару «Наполи». Разделся у вешалки, сдал на хранение и дамскую шляпку и вошел в зал. Тинетта сидела на высоком табурете у стойки, он сел рядом.

— Я принес твою шляпу, Тинетта, — сказал он.

Она повернулась к нему. Ее губы сложились в улыбку, но глаза глядели угрюмо. Нет, не угрюмо, они глядели зло, когда она сказала:

— Значит, ты все же пришел! Я в этом не сомневалась, Анри! Нельзя отказываться от борьбы, пока одна из сторон не признает себя окончательно побежденной, верно? Что ж, давай чокнемся, побежденный, за твое окончательное поражение!

И он чокнулся с ней — молча, но все же чокнулся с ней.

С открытыми глазами стремился Гейнц навстречу своей гибели, с тупой ожесточенностью шел от поражения к поражению. Глухой ко всем увещаниям, как извне, так и изнутри, утратив всякий стыд, равнодушный к оскорбленьям этой женщины и ко все более издевательским улыбкам брата, судорожно цеплялся он за Тинетту…

Как-то вечером Эрих неожиданно рано вернулся домой. Он привез с собой девушку — странное существо в черном, наглухо закрытом платье, с бледным, словно оплывшим лицом и гладко, на прямой ряд причесанными черными волосами — под мадонну…

Ужинали вчетвером, говорили мало. Зато много пили. Что-то необычное носилось в воздухе, шли какие-то таинственные приготовления, в которые Гейнц не был посвящен. Все трое были, по-видимому, в сговоре…

Эрих то и дело поднимался из-за стола, чтобы отдать прислуге распоряжения, а возвратившись, вполголоса докладывал:

— Нет, верхний свет мы выключим. Достаточно огня в камине…

Или:

— Пришел скрипач, посадим его наверху, на хорах… Лампа ему не нужна, он слепой…

Или же:

— Еще немного ростбифа, фрейлейн?