Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

этих словах Норов поморщился, как от зубной боли, но не переменил позы. Все загалдели, стали напирать, хилая ограда вильнула.

— Тихо! — рявкнул Шишкин, унял море.

Губернатор встал в коляске во весь рост. Промокнул платком лысину. «Экая комиссия». Но что он мог поделать? За Норовым и в самом деле стояли и консистория, и сам епископ, и бери выше — петербургский Синод.

— Вот что, ребята. — Каждое слово губернатора отчётливо слышалось в солнечном воздухе. — Что среди дня — так потому что дело открытое. Не ночью же, как воры, копать. Дело официальное. Проводится дознание. Тела надобно осмотреть. Это нужно для установления и поимки злодея. Или злодеев. Об глумлении речи нет. Гробы вернут в благопристойный вид, и отец Михаил отслужит панихиду. А пока ступайте.

По толпе прошёл ропот.

— Идите, ну! Дел нет других? — гавкнул Шишкин. — Кому сказано?

Толпа заволновалась. Губернатор бросил быстрый взгляд на отца Михаила, и хоть священнику не улыбалось всё это дело, он выступил вперёд. Дождался, пока все умолкнут, пока все взоры не соберутся на нём:

— Ступайте, дети. Дело печальное тревожить покойных. Но я здесь и прослежу о благообразии.

— Какое уж тут благообразие, отец?! — опять заверещала баба-зажигалка. — Мёртвых выкапывать!

Толпа загудела. Но отец Михаил видал и похуже.

— При жизни своей эти четверо о своих семьях и соседях радели, живот свой за вас положили. И после смерти согласились бы на это, чтобы помочь тем, о ком пеклись при жизни.

— Да чем они-то теперь помогут?

— Иной раз мёртвое тело несёт на себе следы, которые могут изобличить злодея.

— Дак злодей-то известен!

Толпа загалдела. Приставы на вершок-другой выдвинули шашки. Но чрезвычайное происшествие заставило всех обернуться, оторопеть, умолкнуть. Норов с клёкотом спрыгнул прямо в могильную яму. Тишину разорвал треск выдираемых разом гвоздей. С грохотом подпрыгнула, упала, поехала по насыпи крышка гроба. Следом уже лез, перепачканный глиной и песком, как из преисподней, Норов.

— Есть! — крикнул он с такой энергией, что мужики-копатели засуетились. Подтащили его за локти. Помогли встать и выпрямиться.

— Есть. — Норов дрожал.

Лицо его, обычно бледное и пустое, как костяная пуговица, горело. Глазки сверкали. Толпа точно почувствовала магнетические лучи, которые летели из него, выжигая всякое расстояние между петербургским господином и смоленскими холопами, почуяла, что он сейчас был один из них, с ними, и вся обратилась в слух. Все глаза были прикованы к Норову, он точно разрастался от устремлённого на него внимания. Ни Шишкин, ни отец Михаил, ни сам губернатор не рискнули бы сейчас встать между ними.

— Вы думаете, злодей вам известен! — ликующе-гневно обрушился на крестьян Норов. Народ безмолвствовал. — Как же… Мочалинский оборотень?!

В тишине низко гудели пчелы.

Норов взвился всем своим маленьким телом, воздетый перст его впился чуть не в небеса, он даже привстал на цыпочки:

— Как бы не так! Сказка для отвода глаз.

Смелая прямота и убеждённость его речи поразили крестьян.

— Это убийство… — Норов потряс в воздухе кулаками, точно сжимал в них волю толпы, как вожжи, — дело рук человеческих!

«Он говорит с ними как с людьми», — с неприязнью подумал губернатор, наливаясь апоплексической краской. О том, чтобы разогнать крестьян, теперь не могло быть и речи. Толпа была наэлектризована, она смяла бы и приставов.

— Вы! Готовы верить в оборотней, в домовых, в привидения. Пускай. Дело ваше. Я в них не верю. И сейчас я вам покажу!.. — Норов решительно обошёл коляску.

— Что вы творите? — прошипел губернатор, цапнув его за рукав.

— Я? Творю не я, — так же прошипел Норов, обдав губернатора брызгами слюны. — Я ненавижу. Ненавижу так называемых благородных господ, которые дичают, но не от волшебных сил, а от безнаказанности. Творят гнусности и жестокости над крепостными рабами и думают, что всё им сойдёт с рук.

От изумления губернатор открыл рот и выпустил рукав. Норов сердито дёрнулся. Махнул мужикам:

— Подымай.

Под гроб подвели верёвки, начали тянуть. Приставы погавкивали на толпу «полегче» да «не при», но без рвения: самим было не по себе. Все тянули шеи. Четвёртый, последний, гроб был поставлен на траву и вскрыт. Шишкин, отец Михаил, губернатор неохотно обступили его. Отец Михаил глотал рвотные позывы. Губернатор прижимал к носу платок. Шишкин отмахивался. Жужжали зеленоватые мухи, привлечённые смрадом.

И только Норову не досаждало ничего.

Он присел на корточки над покойным. Без всякой брезгливости приподнял и уложил вдоль тела скрещённые руки, все в сизых и коричневых пятнах. Расстегнул ворот рубахи над подгнившим телом. Губернатор зажмурился, попятился. Дёрнул в сторону подбородком Шишкин.

— Вот. Глядите сами, — указал пальцем Норов, хотя никто не нашёл в себе сил смотреть. — Здесь, здесь. И здесь. То же, что и у первых троих. Следы отнюдь не зубов или когтей. Вот эти раны колющие. Штык? Возможно. Но вот здесь — режущие. Два разных направления, значит, лезвие двустороннее. Весьма высокого качества. Возможно, клинок Рункеля? Расположение порезов говорит, что нанесены они правшой.

Он осклабился презрительно:

— Или я не всё знаю об оборотнях?

И больше не глядя на властей предержащих, встал. Бесстрашно подошёл к ограде, которая не сдержала бы толпу, случись что. Но он знал, что ничего и не случится. Он чувствовал, что они его слушают. Послушаются.

Тихо, очень тихо — ибо настоящая ненависть тиха — Норов сказал:

— Он зря думает, что ему это сойдёт