Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

Бурмин посмотрел на своего приятеля, будто увидел впервые. Тот раздражённо пробормотал:

— Да не всё ли равно? Сами разберутся. Чернь есть чернь. Что с них взять. Так как вам понравились книги?

— Но ведь дети… И вы, ваш отец… Вы их владельцы.

— А, да пусть кто хочет, тот их и берёт! Скажите, Бурмин, а что это за «Проповеди» вы взяли в свой прошлый приезд? Хороши? Я не читаю по-немецки. Что-то религиозное? Не знал, что вам интересны богословские сочинения.

Бурмин ответил не сразу:

— Не знаю. Не читал. Взял по ошибке, должно быть. Простите.

Митя что-то говорил. Бурмин был рассеян и отвечал невпопад. Выдумал предлог. Поспешно простился и ушёл.

Митя заметил его смятение и был им озадачен.

Вошла мать.

— Что же твой приятель Бурмин? — удивилась Анна Васильевна. — Что с ним? Он выглядел так, будто попал в какую-то передрягу. И пробежал мимо меня, кажется, даже не увидел и не слышал. Я думала просить его остаться у нас обедать. Твой отец, кажется, тоже находит удовольствием с ним беседовать. Что уже большое облегчение, — вздохнула.

— Ах, матушка. Эти происшествия в деревне. Эта крестьянка.

— Ужасно то…

Но сын не дал ей договорить.

— Так некстати ввалился Сашин учитель. Всех только расстроил и испортил всем настроение. Всё это так действует на нервы культурному образованному человеку. Почему он решил, что нам непременно надо знать?

Мать внимательно и слегка удивлённо посмотрела на сына.

— Ты полагаешь, не надо?

Митя обвёл руками библиотеку:

— Что все эти книги, вся наука, вся философия, всё искусство, как не щит между человеком и грубым уродством мира? Между логикой сознания и хаосом мира? Человек либо по сю сторону, либо по ту.

Мать больше ничего не сказала.

— А что это за деньги здесь? — спросила подле стола.

— Деньги? — теперь удивился Митя.

— Три копейки, — показала она.

Митя пожал плечами:

— Не знаю. — И покраснел.

— Что-с? — ахнул мочалинский священник. — Я, верно, ослышался. Я больше двадцати лет служу, а такого святотатства не то что своими глазами не видал, я о таком не слыхал даже!

Норов тихо поморщился: голос у попа зычный. Так всё село знать будет.

— Отец Михаил…

— Отворение могил?! Да видано ли такое! Смерть претерпели злодейскую, разве этого не довольно?! Мёртвым уж и во гробе покоя нет?!

Норов понял, что поп нарочно гремит — чтобы скорее разнеслось. Метнулся к нему вплотную, только пузо отца Михаила разделяло их. Поп заёрзал, пытаясь отклониться, скосил глаза на нос. Норов тихо и монотонно говорил ему в самое лицо:

— Ой, не юродствуйте, отец Михаил. Не юродствуйте. Не баламутьте мужичков.

— Вовсе я не думал…

Норов прикрыл глаза, показывая, что игра попа ему надоела:

— Думали. Не баламутьте.

Отклонился, как гадюка после броска. Чуть не зевнул:

— Вообще, не надо всех этих театральных эффектов. Кар небесных и всего прочего. Для проповедей приберегите. Или для чужих. А мы ведь с вами люди одного ведомства. Только я чу-у-у-уточку… — Норов вытянул руку, сложив ладонь клювом, — выше чином.

Отец Михаил возвёл очи на его ладонь: она стояла не чуточку, а очень даже заметно выше его темени. Кашлянул, вернув глаза и кадык на место. Покосился на тёмный лик, точно прорезанный в серебряной поверхности.

Норов опустил руку. Перед самым носом отца Михаила выстрелил указующий перст:

— Я вас не прошу. Не убеждаю. Я приказываю. Ступайте и угомоните мужиков. Все четыре гроба должны быть немедля выкопаны, подняты и открыты для дознания.

— Но…

— Выше — только господин обер-прокурор Синода. — Норов, заложив руки за спину, разглядывал образа. — Если вам будет благоугодно обжаловать мои действия, можете адресоваться ему.

На пухлом лице отца Михаила проступал землистый ужас.

— Что же я скажу народу?

— Ваша паства, вам видней, — бросил Норов, будто докучный поп отвлекал его от созерцания живописи в музее.

Что сказал пастве отец Михаил, неизвестно, а только толпа, что обсадила ограду сельского кладбища, потрясённо молчала. Слышен был каждый звук. Вонзались в землю лопаты. Земля была ещё размягчённая, ещё не успела слежаться с похорон. Мужики крякали, разгибая мокрые спины, — с шорохом ударяла оземь очередная горсть. По берёзе над могилами пробегал ветерок, перебирал длинные зелёные плети. Норов стоял у берёзы и, скрестив на груди руки, глядел вниз. Ямы уже показали песок и корни, уже лопаты стали глухо стукаться о крышки гробов, и копатели стали работать осторожнее, когда к ограде подъехала коляска губернатора, рядом с которым помещался капитан-исправник. Напротив сидел Шишкин. Коляску сопровождали четверо полицейских приставов верхом и с шашками.

Мужики молча расступились.

Появление помещика, да ещё вместе с самим губернатором, мочалинские крестьяне истолковали как свидетельство большой важности происходящего. Толпа как будто подсобралась, зашевелилась, загудела.

— Что ж это, отец? — взвизгнула из толпы баба. И за ней заверещали другие подстрекательницы: — Глянь, что творится среди бела дня! Видано ли дело! Святотатство! Глумятся над покойниками!..

При