Зависть: теория социального поведения - Гельмут Шёк

солнце не всходит и не заходит. То же самое верно для роскоши – один человек может считать, что ее нет, в то время как другой может видеть ее повсюду»[363].

Несомненно, что парадоксальный общественный успех, которого после окончания Второй мировой войны достигли публикации неомеркантилистских противников «роскоши», и сопутствующие ему политические последствия объясняются в основном возрождением у современного человека архаических эмоций. (Если я поддерживаю сокращение расходов «общества изобилия», то это поэтому, что я внес свой вклад в предотвращение мировой ядерной войны поэтому самолет, в котором я лечу, не рухнет, я не разорюсь и т. п.) Другая причина их успеха – вероятно, существование социальной вины, часто экзистенциального характера (многие люди спрашивают себя, чем они заслужили то, что они живут), или же полная бесплодность социалистической социально-экономической критики, которая, если ее рассматривать объективно, уже давно потеряла из виду свою отправную точку.

Предаваться роскоши – значит провоцировать зависть

Я допускаю, что всегда будут существовать люди, получающие удовольствие от того, что они вызывают зависть у других. Вещи, которые используются для этой цели, называются предметами роскоши. Однажды один антрополог рассказал мне, что когда его переводчика-туземца, получавшего за свою работу хорошие деньги, спросили, что он будет с ними делать, тот ответил: «Я куплю себе самый большой барабан, который сумею найти, и буду бить в него в деревне. Тогда все будут завидовать мне». Это очень старое представление – подтверждающие его примеры можно найти в античности, – что единственная причина для того, чтобы позволить себе что-нибудь, состоит в том, чтобы заставить других завидовать, показать им, что ты больше и лучше, чем они, что ты на самом деле превосходишь их. Таким образом, сам по себе предмет, его цена и полезность не имеют совершенно никакого значения по сравнению с мотивами его владельца – по крайней мере, так утверждал в конце 1920-х гг. итальянский социальный критик Адриано Тильгер (1887–1941), обрушиваясь с язвительными нападками на роскошь капиталистической эры: «Роскошь вредна только тогда, когда она состоит в умонастроении… человека, который присоединяется к данной группе людей исключительно для того, чтобы использовать их как фон, на котором он может позировать в качестве более породистого животного. Например, чистые рубашки в Средневековье и на протяжении большей части Нового времени были подлинными предметами роскоши. Но сегодня человек, надевающий с утра чистую рубашку, не ощущает, что это делает его выше других. Сегодня человек, который извлекает из рубашки ядовитое чувство превосходства, – это тот, кто надевает шелковую рубашку, которую он купил, чтобы другие ему завидовали…»[364]

Это определение «роскоши» и подозрений, на которых оно основано, все еще встречается и в наши дни. Но откуда критик знает, кто хочет вызвать у других зависть и действительно ли ему завидуют? Представляется вероятным, что критик делает эти заключения на основании того, что он узнал в результате интроспекции.

Не правда ли, только очень завистливый человек может придерживаться такого взгляда на роскошь? Как можно решить, почему человек покупает дорогую машину: потому, что он считает ее лучшим и не требующим забот вложением денег на ближайшие восемь лет, или потому, что он хочет, чтобы другие ему завидовали? Даже в Америке мне встречались люди, которые отказывались от покупки автомобиля определенной марки, хотя она была бы вполне разумной, только из-за того, что они были убеждены в том, что другие увидят в этом попытку вызвать у них зависть. Совершенно так же поступают те американские родители, которые не хотят посылать ребенка в частную школу, несмотря на то, что она явно лучше и готова предоставить ему стипендию. Ненужное, бессмысленное, демонстративное и легкомысленное расточительство в большинстве его форм и проявлений представляется мне предосудительным так же, как и любому профессиональному критику роскоши. Но я также осознаю, насколько сложно установить какие-либо абсолютные критерии. То, что кажется роскошью одному человеку, для другого будет единственно разумным выбором, сделанным на основании соображений качества и долговечности предмета. Там, где один человек купит самое лучшее пианино, другой предпочтет раз в жизни отправиться в кругосветное путешествие. Как только граждане позволяют властям ввести законы о роскоши, это открывает широкие возможности для всяческих придирок и ограничений, основанных на зависти.

«Нескромное потребление»

Однако вопрос о том, каково реальное отношение к роскоши, гораздо сложнее. В общем и целом в наши дни даже самых страстных демократов и эгалитаристов мало беспокоят некоторые проявления роскоши. Например, в США между 1961 и 1963 гг. можно было наблюдать, как критики общества изобилия из прессы и академического мира сразу втянули свои когти, как только президент Кеннеди и его жена ввели в Белом доме стиль жизни королевских особ, который, как все отмечали, намного превосходил все то, что до сих пор было в традициях американской республики. Внезапно та же самая расточительность, только в гораздо большем масштабе, которую совсем незадолго до этого клеймили как социальный раздражитель в местном промышленнике или торговце автомобилями, стала оцениваться как приемлемая в человеке, на четыре года избранном главой государства.

Зависть возникает среди равных или почти равных. Там, где есть только один король, один президент Соединенных Штатов Америки, иными словами, только один человек, имеющий данный статус, он может относительно безнаказанно вести образ жизни, который даже в меньшем масштабе вызвал бы возмущение в том же самом обществе, если бы его усвоили успешные члены более широких профессиональных или социальных групп. Пока завистливый английский или американский журналист знает, что он никогда не станет королем или президентом, гораздо менее вероятно, что его выведет из равновесия пышность и роскошная повседневная жизнь этих персонажей, чем какое-либо проявление хвастовства со стороны самого известного местного врача. Ведь при некотором везении он сам мог бы быть врачом. Оскорбляет не сама роскошь, а то, что в современном обществе невозможно помешать таким же людям, как мы сами, наслаждаться относительной роскошью.

В душе можно соглашаться со многими критиками роскоши, но из этого следует, что эта критика должна лечь в основание новой экономической политики. Ведь из этого получилось бы что-нибудь принципиально иное, и вполне вероятно – система, в которой ограничивалась бы не только роскошь.

Сегодня некоторые ритуалы, связанные с «выходом девушки в свет», например балы дебютанток, кажутся мне такими же абсурдными, как и Торстену Веблену 70 лет назад. То, что они сохраняются в почти столь же безумно расточительном виде, свидетельствует о бессилии уравнителей; однако еще более поразительно то, что, например, в 1963 г. бал, участие в котором стоило 5 тыс. долл. для отца, выводящего свою дочь в свет на