Золото и мишура - Фред Стюарт

— Monsieur Collingvood, comment ca va?[25] — сказал он с улыбкой. Арчер был известен как здешний завсегдатай, который к тому же охотно и щедро давал на чай.

— Ca va bien[26], Рене, мошенник. Впрочем, ты бы лучше не задавался и говорил по-английски.

— Да, но чаевые бывают много выше, когда я говорю по-французски, — парировал Рене, и Арчер рассмеялся.

— Monsieur Collingvood n'est past pas bien élevé, — сказала Арабелла. — Ou peut-être il est stupide[27].

— О-ля-ля! Мисс Доусон говорит о вас что-то очень ужасное.

— Я это понял: я слишком глуп, чтобы говорить по-французски.

— Да неужели? — улыбнулась Арабелла.

— Что ж, кажется, у меня будет сегодня романтический обед. Рене, принеси нам два коктейля с шампанским.

— Пардон. Я буду заказывать сама, благодарю. Я не употребляю алкоголь ни в каком виде. Un tasse de thé, s'il vous plaît[28].

— Один чай. Oui, mademoiselle[29]. A что мсье Коллингвуду? Du champagne[30]?

Арчер усмехнулся, припомнив данное матери слово. Что ж, следовало бы оговорить шампанское и легкое вино. Он вздохнул.

— Стакан воды.

Рене был потрясен.

— Воды?! Что это с вами приключилось? Рыба умирает в воде. Вода нечистая.

— Религиозные убеждения.

Качая головой и бормоча себе что-то под нос, Рене сделал знак одному из своих официантов и передал Арабелле огромное меню.

— Je vous recommmand les huitres, mademoiselle. Elle sont superbes aujourd'hui. Et aussi le hon[31].

— Он советует взять устрицы и тунца, — со своего края стола сказала Арабелла.

— Спасибо за перевод, — усмехнулся Арчер. — Может быть, после десерта вы порадуете нас еще канканом?

— Вы не только дурно воспитаны, мистер Коллингвуд, вы еще и грубиян. — «А кроме того, — подумала Арабелла, — он чертовски недурен собой».

— Вот было бы интересно, если бы мои моральные качества улучшил один из Доусонов, — ответил Арчер. «Пусть даже мамаша ее шлюха, а отец мерзавец, — подумал при этом он, — они произвели на свет интересную дочку. У нее светлая головка на плечах. Конечно же, она не так уж красива и сноб каких мало, но все равно было бы забавно с ней переспать.

Вот уж когда Слейд Доусон взвоет…»

— Его полное имя дон Хуан Рамон Хосе Висент Сантиссима Тринидад Лопес-и-Сепульведа, но все его называют просто Хуанито, — сообщила дочери Эмма, когда их экипаж двинулся в направлении «Камино Реаль», поднимая за собой тучи пыли. — Ему двадцать два года, он ужасно застенчив и заикается к тому же. Его отец и старший брат умерли, он управляет ранчо вместе с матерью, ее зовут донья Фелисидад. Ты слушаешь меня?

Стар смотрела в окно на бурые, чахлые холмы Южной Калифорнии. Уже три мили назад они въехали на ранчо «Калафия»; на самой границе ранчо их встретили, и к хозяевам был послан вакеро с известием об их прибытии. Им еще надлежало одолеть семнадцать миль.

— Да, мама, я слушаю.

— И что же я говорю?

— Ты говоришь, что его зовут Хуанито, что он стеснительный и еще заикается.

— Ты хоть понимаешь, что мы здесь вовсе не на экскурсии?

Стар вздохнула.

— Мамочка, я отлично понимаю, зачем мы приехали сюда. Ты хочешь сбыть меня замуж, и притом побыстрее.

— Я намерена организовать твой брак, дорогая, для твоего же собственного блага.

— Это то же самое, но сказанное более вежливо.

— Если ты не намерена помогать мне, Стар, то мы лишь потратим время впустую. Я не собираюсь заставлять тебя выходить замуж, но…

— Я буду помогать.

Эмма с чувством взглянула на дочь.

— Дорогая моя, я ведь понимаю, насколько тебе сейчас тяжело, мне ведь тоже нелегко, но ты понимаешь, что это самое лучшее для тебя?

— Понимаю.

И Стар вновь уставилась в окно экипажа. В глазах ее больше не было слез: она все их выплакала. Теперь Стар просто оцепенела. Она все еще сходила с ума по Крейну, однако смирилась с тем, что никогда больше не сможет увидеть его. Если этот Хуанито захочет жениться на ней, что ж, прекрасно. Теперь ей было уже решительно все равно. Без Крейна ее жизнь кончилась.

Она выйдет замуж за дона Хуана Как Там Его Зовут даже в том случае, если у него окажется две головы.

Нет, у него была одна голова, вдобавок гораздо более выразительная, чем ей помнилось. Как только Стар вышла из экипажа, который остановился перед большим домом из белого известняка, то сразу же увидела его: вместе с матерью он стоял в тени, которую отбрасывало небольшое крыльцо. Дюжина вакеро стояла неподалеку, опершись на изгородь, и с интересом наблюдала прибытие экипажа: сообщение о прибытии миссис Коллингвуд с дочерью на ранчо «Калафия» было доставлено вовремя. Сейчас донья Фелисидад, почтенного вида седая женщина, одетая в черное, вышла навстречу выходящей из экипажа Эмме.

— Сеньора Коллингвуд, — сказала она, протягивая руку. — Добро пожаловать. Mi casa es su casa[32]. Ваш визит — большая честь для нас.

Эмма, одетая в коричневый дорожный костюм и шляпу с вуалью в стиле императрицы Евгении, улыбнулась в ответ и пожала протянутую руку.

— Благодарю вас, донья Фелисидад. Позвольте мне представить вам свою дочь Стар.

Стар, одетая в платье цвета хаки, сделала реверанс, тогда как донья Фелисидад внимательно изучала ее.

— После своей поездки в Сан-Франциско прошлой осенью мой сын рассказывал мне о вашей красоте, — сказала она. — Теперь я вижу, что в его словах не было преувеличения. Вы прекрасны, дитя мое.

— Благодарю вас, донья Фелисидад.

Матрона жестом указала на стоявшего позади нее сына.

— Я полагаю, — вы помните Хуана? — спросила она. — Ваша матушка была столь добра, что приняла его у вас в доме.

Стар подняла глаза и посмотрела на высокого молодого человека, шагнувшего к ней. Она смутно помнила, как их знакомили, но в данную минуту ее мысли были всецело заняты Крейном.

— Конечно же помню, — солгала она. И тем не менее она была приятно удивлена. В отличие от матери, у которой была белоснежная кожа (потому что донья Фелисидад, подобно многим аристократкам, никогда не подставляла кожу прямым лучам более чем на несколько минут), дон Хуан был смуглым. Шести футов роста, стройный брюнет с тонкими чертами лица, орлиным носом и карими глазами. На нем сейчас было черное сомбреро с лентой, украшенной серебряной мишурой чуть ли не в дюйм толщиной. Его чакета, иначе говоря верхняя куртка, была расшита цветным позументом и снабжена причудливыми пуговицами. Брюки, называемые кальсонерас, имели разрезы от бедра до колена, а вдоль разрезов шли филигранной работы пуговицы. На брюках его также было немало позумента, а на кожаных сапогах были приделаны серебряные испанские шпоры. Он глядел на Стар, словно в трансе.

— Хуанито, — вывела его из этого состояния мать.

Явно волнуясь, он взглянул на нее, затем вновь перевел глаза на Стар, после чего неуверенно протянул дрожавшую руку.

— Д-д-д-добрый день.

Стар ответила рукопожатием и сделала реверанс, после чего перевела взгляд на его мать, тогда как Хуанито продолжал смотреть на нее во все глаза.

— Не пройти ли нам в дом, подальше от солнечных лучей? — поинтересовалась у гостей донья Фелисидад. — Вы приехали как раз к обеду. А потом, возможно, Хуанито сможет показать сеньорите ранчо, если, конечно, ей это интересно.

— Очень интересно, — сказала Стар без всякого энтузиазма.

— Р-ранчо оч-чень б-большое, — сказал Хуанито.

«Боже праведный, — подумала Стар, — если мне суждено выйти за этого человека, то не иначе, как в наказание за мои грехи».

— Это л-л-лассо, — говорил час спустя Хуанито, который за все время замечательного обеда не проронил ни слова. Хозяева угощали гостей «гуакамоле» и «энчиладас» — двумя совершенно незнакомыми Стар блюдами. Разговор поддерживали Эмма и донья Фелисидад, которые главным образом говорили о том, как обстоят дела на ранчо. А дела эти шли плохо: ранчо неуклонно приходило в упадок из-за постоянных засух, несмотря на установленную двадцать пять лет назад с помощью Скотта Кинсолвинга ирригационную систему. После обеда Хуанито повел Стар в один из загонов для лошадей и принялся демонстрировать чудеса в обращении с лассо.

— Л-лассо происходит от испанского «ла риата», что з-значит в-веревка.

Петля из веревки, которую Хуанито вращал над головой, теперь была им мастерски опущена до земли, так что Хуанито стоял в центре этой вращающейся петли. Потом он несколько раз ловко выпрыгивал и вновь впрыгивал в нее. Стар была потрясена его умением и грацией не меньше, чем была удручена его ужасным заиканием, хотя она заметила, что когда Хуанито разговаривал по-испански, это заикание почему-то пропадало. Сейчас он прокричал какое-то распоряжение по-испански, и два вакеро затащили молодого бычка в огороженный загон.

— «Вакеро» п-происходит от «вака», что по-исп-п-пански «к-корова», — объяснил он, ловко складывая лассо. — Ам-мериканские к-ковбои изменили его на «б-бакеро». А т-теперь п-посмотрите, по-пожалуйста.