Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл

занавес и начался „Карнавал“… А потом были танцы из „Князя Игоря“. До самой смерти я не забуду тот вечер. Я с трудом могла спокойно усидеть на месте. Люди, сидевшие рядом, все время скептически перешептывались, и я пришла в ярость. Казалось невероятным, что кто-то может вести себя подобным образом, в то время как магия искусства этих артистов наполняла меня таким восхищением. Несмотря на свою молодость, мне несколько раз пришлось просить их замолчать… Не могу писать о Нижинском. Это бесполезно. Он тогда находился на вершине своих творческих возможностей. Я сидела в своем кресле, затаив дыхание, и смотрела, как он танцует».

О том впечатлении, которое Русский балет производил на непрофессиональную аудиторию, можно судить по реакции младшей дочери герцогини Ратленд, Дианы Маннерз, которая только в этом сезоне стала выезжать в свет. Она была талантливой художницей и участницей группы «Души», в которую входили такие возвышенные интеллектуалы, как Уиндемы, Хорнеры, Элчо, Гренфеллы и Аскуиты, А.Дж. Балфур и лорд Керзон, выступившие против филистерства эдуардианского общества. Девушка всегда с отвращением относилась к балету, который считала не искусством, а низкопробным развлечением для особенно не симпатичных ей мужчин. Ее обращение произошло столь же внезапно, как и обращение святого Павла. Первая встреча с Карсавиной в 1909 году стала для нее откровением, теперь же дягилевский балет превратил ее в страстную поклонницу нового искусства.

Для коронационного гала-представления оперный театр был украшен «более чем сотней тысяч роз», а в ложах, по словам Дягилева, «сидело столько же магараджей». Среди цветов размещались дощечки с названиями стран, находившихся под властью Британской империи, Индия занимала центральное место под царской ложей. «Публика стала собираться в семь часов, леди Рипон и ее дочь леди Джу льет Дафф приехали очень рано». «Места на галерее пользовались большим спросом, так как оттуда было хорошо видно публику». На королеве Марии был большой Куллинанский алмаз, а к корсажу приколот бриллиант «Африканская звезда».

Хотя Дестин и Керкби Ланн исполнили дуэт из «Аиды», Мельба — арию из второго акта «Ромео и Джульетты» Гуно, Тетрацини, Беваль, Малатеста и Джон Маккормак — фрагмент третьего акта «Цирюльника», «аплодисменты были весьма сдержанными». Но что еще ожидать от магараджей? Критика «Дейли мейл» это, однако, не удержало от проявления восхищения:

«Королевский спектакль завершился одним из самых чарующих произведений, когда-либо показанных на сцене (это была вторая картина, дивертисмент с гобеленом из „Павильона Армиды“. — Р. Б.)… Король с королевой часто пользовались биноклями, и интерес всего зала постепенно возрастал. Паузы после танцев, оставленные для аплодисментов, сначала проходили в тишине. По ходу чудесного спектакля все больше возрастало восхищение очаровательной мадам Карсавиной, месье Нижинским, который казался олицетворением юношеского жизнелюбия, изумительной группой шутов и другими».

Между тем настроение Дягилева, по-видимому, сильно упало в связи с по-мышиному сдержанной реакцией царственной публики. Он сохранил мрачное воспоминание об этом вечере: «Прием нам оказали ледяной, вариациям Карсавиной и даже Нижинского не аплодировали, и только после танца шутов послышался какой-то странный звук — публика слегка ударяла руками, затянутыми в перчатки из лайковой кожи».

Дягилев и Нижинский, разумеется, не привыкли к такому прохладному отношению, какое проявили англичане на том представлении, зато прием, оказанный публикой в другие вечера, был совершенно иным, да и доходы билетных касс, наряду с решимостью сэра Джорджа Бичема иметь все самое лучшее, независимо от расходов, вскоре позволили им сделать вывод, что они могут планировать даже более продолжительные гастроли в Лондоне, нежели в Париже. Они договорились вновь приехать в октябре.

Вскоре газеты отметили, что успех балета превзошел все ожидания. На памяти целого поколения «ничто не пользовалось такой популярностью, как Русский балет. Представления русской труппы оказались настолько привлекательными, что многие англичане откладывали свой отъезд из города для того, чтобы дождаться окончания гастролей, несмотря на опасение изжариться в самые знойные дни».

27 июня показали «Сильфиды» с Карсавиной и Нижинским, исполнившими свои неизменные партии, Бронислава Нижинская танцевала мазурку Павловой, а Билль — прелюд. Ричард Кейпелл, музыкальный критик «Дейли мейл», писал, что, хотя истинный любитель музыки, естественно, с подозрением смотрит на такое «свободное обращение с бессмертным шедевром покойного композитора, но невесомая Карсавина снова парит над сценой, и он всецело покорен». Карсавина по очереди с Билль исполняла роль Коломбины в «Карнавале». И июля была показана «Клеопатра» с Серафимой Астафьевой в заглавной роли, Софья Федорова исполнила Таор, роль Павловой, а Билль бывшую роль Карсавиной — Рабыню в паре с Нижинским. 20 июля Лондон впервые увидел «Шехеразаду» с Карсавиной, Нижинским и Больмом в роли Шаха. 31 июля состоялось последнее представление сезона, программа его была составлена довольно странно — «Сильфиды» в окружении «Клеопатры» и «Шехеразады». Эльзу Билль, видимо, отозвали, и в прелюде ее заменила Шоллар, а Карсавина вновь получила свою первоначальную небольшую роль в «Клеопатре» и исполнила Зобеиду в произведении Римского-Корсакова.

К концу сезона имя Нижинского было у всех на устах, но самое большое влияние на англичан оказал другой русский — Лев Бакст. Его декорации навсегда изгнали из магазинов одежды и мебели любимые цвета эпохи короля Эдуарда — белый, кремовый, серый и бледно-лиловый. Витрины «Харви Николза» расцвели красным и пурпурным цветом. Справедливость требует отметить, что Баксту в недавние годы предшествовало несколько театральных художников, обладавших оригинальным воображением. Гордон Крэг, отправным пунктом для искусства которого послужили мелодраматические композиции (обычно кровати с пологом на четырех столбиках) с их преувеличенными вертикальными линиями Джеймса Прайда, в прошлом десятилетии оформил несколько спектаклей (его выставка состоится в сентябре в галерее Лестер). Чарлз Рикеттс, на которого так же, как и на Бакста, оказал большое влияние Бердслей, создал оригинальные декорации для пьес Йейтса и Шоу; именно он оформил постановку «Первой пьесы Фанни», которая с большим успехом шла в «Маленьком театре» между Стрэндом и Темзой. Но для сценических работ этих художников характерен маленький масштаб, они исходили из незначительного бюджета для удовольствия небольшого количества счастливцев. Рикеттс так же, как и Дягилев, знал Оскара Уайльда (только он знал его даже ближе) и, как и Бакст, только что совершил путешествие в Грецию. Он был художником, иллюстратором, графиком, знатоком и коллекционером, впоследствии стал одним из самых горячих поклонников Русского балета. В конце первого лондонского сезона леди Рипон подарила Дягилеву черные жемчужные запонки. Их временные исчезновения в последующие годы всегда означали наступление трудных времен. Вацлав, Броня и Карсавина тоже получили подарки.

Стравинский, не приехавший с труппой в Лондон, работал с Рерихом в России над «Весной священной».

«В июле 1911 года, — пишет он, — после первого представления