Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков

– Будем разматывать Цунгай!

Это значит, повторять все его повороты, изгибы, обходить бобровые запруды, если они еще не замерзли.

И вот опять мы продираемся через береговые заросли. Розги ивы хлещут по рюкзакам. Мрачные обломки-пни с толстыми корневищами сидят на тропе, как калеки с деревянными култышками, и цепляют наши ноги.

Река шумит резко и торопливо.

Ее надсадный гул поселяется в моей голове. Шум воды сбивает с ритма, хочется делать короче шаг, короче думать, меньше вздрагивать от коварных капель за шиворот. А река несет и несет – в бессонном упоении – свой тяжелый отчетливый захлебывающийся всплеск, бурлит и рвется где-то у очередного затора. Мы слушаем ее равнодушно, и никакие стенания реки не вызывают сочувствия…

10

Пройдена точка невозврата. Теперь идешь на износ души. Или благодаря ее неведомым силам.

Поднять силы в походе можно страхом, а успокоить – удивлением или даже чудом.

И как подтверждение тому блеснул загадочный огонек меж лохматых ветвей. Будто свет из узкого окна! Что это? Кто там живет? На вершине горы, среди огромных деревьев, стоял каменный замок. Виднелись грузные кривые башни, крытые рыжим серебром, мерцала наледь на узорах кованого железа. Кривые ступени, залитые лунным светом, поднимались вверх и пропадали в каком-то темном проеме. Но почему мы проходим мимо? И никто не удивляется близкому жилью. Никто не выдает себя даже коротким возгласом.

Я оглянулся: за мной шел, опустив голову, седой инструктор. Лунный свет на его седине горел точно так же, как окно призрачного замка!..

Глухо брякнула гитара в чехле.

Луна следовала за нами: то пряталась за вершины, то появлялась в кронах, расплескивая жидкий свет. Она одна подмигнула мне заговорщицки, мол, я-то видела замок!

Это успокоило меня.

На противоположном склоне распадка появились луговины, освещенные изумительным сиянием. Невероятным уютом и теплом веяло от них! Темные пихты чуть склонились над полянками, как гости над белой скатертью, будто собираясь вечерять сочным таежным безмолвием. Я тоже присел рядом с ними, представляя, что и мне подадут сейчас миску лунной похлебки…

А когда очнулся – пришел мой черед тропить!

Луна поднялась уже выше деревьев. В ее голубом равнодушном свете совсем непролазными показались резкие тени в завалах.

Тропа нещадно петляет, когда идешь в середине группы. Но когда тропишь первым – то понимаешь, что дорога кружит от твоей усталости. И обход поваленной пихты не облегчает путь, потому что дерево оказывается длиннее, а ветки у вершины более высокими и коварными!

На открытых полянах снег доходил уж до колена. Ноги проваливались резко, и почти не встречались твердые кочки.

Наша цель – выйти на верхнюю дорогу. Ее главная примета – таежная просека и две колеи, отставленные лесовозами с осени.

Несколько раз мне чудились заснеженные полосы. Я кричал, не узнавая свой голос: «Пришли!» Но это были длинные тени осин.

Усталые мысли терялась в череде больших и маленьких полянок. У подножия отвесных скал, казалось, что уж никак не миновать заветной дороги.

Но может, мы заблудились? И я иду первым оттого, что проводникам стыдно признаться в этом.

Я пробовал петь, так легче признать, что пора сдаться и повернуть обратно: «Нам говорили, нужна высота!..» На подъеме орать бестолково, но почему-то очень хочется:

– И не жалейте ноги!..

Одинокий голос гаснул в тайге. Одно слово – один шаг: «С неба – упала – пала – запала…» Скрип снега под ногами – щипок нижней струны. От мучительной ходьбы мелодия быстро износилась. Остались от нее лишь две ноты, дребезжащие над ухом: «шальная-ная-ная звезда». Я не мог отделаться от их визгливого звука: «вам-нам-там – на ладони!» И одновременно боялся, что хуже того, вдруг наступит полная тишина. Будто она уж точно накроет мое слабеющее сознание…

Заболела нога, особенно остро при вытаскивании ботинка из глубокого снега.

Я сменился. Сойдя с тропы, пропускал вперед товарищей, растирая колено. Боль спряталась куда-то вглубь, будто испуганная черепашка, корябаясь неуклюжими коготками.

Совсем близко, почти из-под ног, вспорхнул еще рябчик. Он шарахнулся вверх по пихте, отчаянно сшибая с ветвей снег. И это уже не вызвало интереса. Кончился мой восторг от единения с природой. Теперь я был сам за себя.

11

Подрывает силы коварная мысль: а если вовсе не найдем избу? Будем идти до утра! Выйдем к большой станции, на вокзале есть диваны!.. Отвечаю, сам себе не веря.

Я начинаю грезить. Что-то вмешивается в мое сознание: не мутит его, чтобы не отменять приказ выжить, но развивает свой параллельный маршрут. Чего хочу я сейчас? Избу с теплой печкой – и в спальный мешок с головой!

Сколько вместишь в себя желаний, облюбуешь, высмотришь, загадаешь – настолько и хватит еще сил идти. Нервная энергия заменяет физическую.

Обычный мой вечер дома затухал после определенного часа, и остаток неистраченных сил уходил куда-то. Каждый день! И вот сейчас я жду, что они вернутся ко мне. Силы придут взаймы, хоть и не знаю: на каких условиях!

Я иду последним. Мне чудится, что какая-то ласковая нечисть дышит в спину! Душа одичала: в огромных корнях вывороченных деревьев я вижу лешаков и завидую их непокрытой голове, теплым ногам в сухих лаптях, а еще тому, что в тайге они у себя дома. Я слышу их песни: без слов – во все горло! И вот что странно: проблески сомнений в реальности леших – отнимали последние силы, тогда как наивная вера в них – силы возвращала! Я думаю, что народ придумывал нечисть – леших, русалок, – чтобы окорачивать буйство своей натуры. И чем добрее душа, тем больше священного благоговения перед лесными жильцами.

Узкий овраг заткнул мне уши снежной ватой. Не слышно ни хрустящего снега, ни шума воды.

Тайга казалась пустой.

Душа ослабла от бескормицы.

Обычная еда уже не помогала. На привалах я жевал что-то, не чувствуя вкуса, кроме запаха морозного воздуха! И опять казалось, что за стволами осин кто-то прячется… Зверь ходит по тайге, пока не найдет себе добычу. А я ради чего? Чем мне восполнить силы? Это не преувеличение, что человеку важней духовная пища. Сейчас я чувствовал это особо и с какой-то странной надеждой поднимал взгляд к небу.

Огромный свод темнел наледью от края и до края горных хребтов. Светилась луна в золоченом ореоле, будто лампада из зеленого стекла! Перламутровая глубина внутри лунного оклада казалась столь же непроницаемой и тяжелой, как риза на иконе.

12

Мы шли все медленней. Отдыхали стоя, по полминуты. И даже палка, на которую я опирался, все неохотней вынималась из