Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

Ирод взял свиток, посмотрел отчеркнутое женой место. Прочитал вслух:

– «Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, – и польются ароматы его! Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его» [250].

Взгляды Ирода и Мариамны встретились. В больших синих глазах жены Ирод, наконец, увидел то, что так давно и так страстно хотел увидеть: желание. Они набросились друг на друга с жадностью, с какой истомившийся от жажды путник набрасывается на живительную воду. Сорванные одежды их полетели на пол, губы впились в губы, тела слились в неистовой страсти. Ничего им не нужно было в эти сладостные минуты, кроме одного: раствориться друг в друге и стать одним целым – тем самым, что называется словом любовь.

Насытившись, Мариамна откинулась на подушки. Ирод нежно ласкал ее тело и говорил:

– «Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста; набрал мирры моей с ароматами моими, поел сотов моих с медом моим, напился вина моего с молоком моим…» [251]Как ты прекрасна, возлюбленная моя, на теле твоем нет ни пятнышка, которое я бы не любил так же пылко и страстно, как люблю тебя всю.

Мариамна сделалась строгой.

– Верить ли мне тебе?

– Верь, ненаглядная моя, чистая моя, верь! Я люблю тебя так, как никто никогда не любил и не способен полюбить. Люблю губы твои, глаза твои, люблю сосцы твои, чрево твое. Я люблю тебя больше жизни!

Мариамна приложила палец к губам мужа.

– Можешь не продолжать. Я верю тебе. Иначе зачем бы ты стал приказывать Иосифу убить меня, если бы тебя казнил Антоний?

Слова эти были произнесены негромко и нежно, но Ироду вдруг почудилось, что над ним внезапно разверзся потолок, в нем образовалась огромная дыра, и сквозь дыру эту в него ударила и поразила в самое сердце молния. Ничего не соображая, он вскочил с постели, натянул на себя одежды и бросился вон из спальни Мариамны. Пробегая по бесчисленным коридорам, заставленным греческими вазами и мраморными скульптурами и задевая их, отчего они летели на пол и с грохотом разбивались, он желал сейчас только одного: увидеть Иосифа, схватить его за горло и собственными руками вырвать его болтливый язык.

Двери в коридор одна за другой распахивались, из них выглядывали испуганные родственники и приживалы, он отталкивал их и бежал дальше, пока не налетел на Саломию, уже приготовившуюся ко сну.

– Где твой треклятый муж? – спросил Ирод, хватая ее за плечи.

– Не знаю, – в страхе пролепетала Саломия. – Поищи его у Мариамны.

– Что значит – поищи у Мариамны! – взревел Ирод. – Я только что от нее. Что ему делать в спальне моей жены?

– Он спит с твой женой, – вконец оробев, сказала Саломия.

Теперь не потолок, а пол разверзся под ногами Ирода, и из-под пола вырвался столб пламени, грозя ввергнуть его в геенну огненную. Ирод оттолкнул Саломию и помчался назад. Он ничего и никого не видел вокруг. Перед глазами его стояла одна и та же картина, о которой он на время забыл: волосатые руки Иосифа проникают в лоно Мариамны и извлекают оттуда за ноги его сына Аристовула. Ирод был в бешенстве на себя за свое легкомыслие: как мог он доверить свою самую сокровенную тайну тому, кто грубо, подобно мяснику на рынке, влез своими лапищами в чрево несчастной жертвы? Дверь в спальню жены едва не слетела с петель, когда Ирод ударом ноги распахнул ее. Мариамна смотрела на мужа с неподдельным ужасом. Ирод схватил жену за горло и яростно прохрипел:

– Ты спала с Иосифом? Отвечай: ты спала с этим калекой?

Мариамна от нехватки воздуха обмякла под руками Ирода и едва слышно произнесла:

– Нет, Богом клянусь, нет. Я чиста перед тобой.

– В таком случае почему Саломия говорит, что Иосиф спит с тобой?

– Не знаю. Я ничего не знаю. Спроси у нее сам.

– Саломия не станет мне лгать. Она видела вас вместе?

– Да, однажды. Иосиф приходил к нам с матерью и рассказывал нам о том, как ты сильно любишь меня.

– Он не посмел бы признаться тебе в моем приказе убить тебя при известии о моей смерти, если бы ты не спала с ним. Что вы делали, когда оставались одни?

– Ничего. Клянусь тебе, Ирод, ничего. Прошу тебя, выпусти меня, ты меня задушишь.

Ирод оттолкнул Мариамну, и та ничком упала на постель, еще не остывшую от их недавних безумных ласк.

– Не молчи, отвечай, что вы делали, когда оставались одни? – продолжал допрос Ирод.

– Ничего, – повторила Мариамна. – Сидели и плакали вместе.

– Где сидели?

– Здесь, на этой постели. По городу ходили слухи, будто Антоний казнил тебя. А потом от тебя пришло письмо…

– Не нужно мне рассказывать о моем письме, я сам знаю, что писал в том письме. Значит, говоришь, вы вместе сидели на этой постели и плакали?

– Да, сидели и плакали.

– Отчего же вы плакали?

– Вначале оттого, что думали, что Антоний на самом деле казнил тебя, а потом потому, что ты оказался жив.

– Так вы плакали потому, что я остался жив?

– Нет, то есть – да. Я не помню, почему мы плакали.

– Но ты помнишь, что сидела с этим калекой на твоей постели?

– Да, это я помню.

– Вы сидели обнявшись?

– Не знаю. Кажется, да.

– Он обнимал тебя или ты его?

– Ирод, умоляю, пощади меня, избавь от этих нелепых вопросов!

– Нет, Мариамна, ты ответишь на все мои вопросы. Что было после того, как вы сидели обнявшись и, как ты говоришь, оплакивали меня?

– Ничего не было. Сюда вошла Саломия и стала оскорблять меня.

– Оскорблять невинную овечку! А ты хотела бы, чтобы моя сестра поудобнее устроила вам наше с тобой супружеское ложе?

– Ирод, лучше убей меня, чем так мучить.

– Это все твоя мать, – прохрипел Ирод. – Она ненавидит меня и хочет разлучить нас.

Выбежав во второй раз из спальни жены, Ирод помчался к себе в кабинет и вызвал Коринфа. Начальник телохранителей тут же явился.

– Немедленно разыскать моего шурина Иосифа и казнить его, – распорядился Ирод. – Тещу Александру заточить в подвал и ничего ей не давать ей, кроме хлеба и воды, чтобы она не натворила новых глупостей. Выполняй!

Покончив таким образом с мужем Саломии, не удосужившись даже добросить его, Ирод испытал угрызения совести за свою горячность. С Мариамной после казни Иосифа он не смел видеться. Чтобы отвлечься от мучивших его мыслей, он снарядил войско и отправился с ним под Иерихон с намерением раз и навсегда вышвырнуть оттуда Малха. Он находился уже в пути, когда пришло известие о начавшейся войне между Октавием и Антонием. Ирод послал Антонию письмо с просьбой указать время и место, куда он должен прибыть со своими легионами для войны с Октавием. Антоний ответил, что благодарит его за верность в дружбе, но нужды в помощи не испытывает и сам готов проучить зарвавшегося мальчишку. Его не смущало, что Октавий давно уже не мальчишка, но зрелый муж и опытный государственный деятель, заставивший служить интересам Рима всю Европу. То обстоятельство, что в отношения между бывшими товарищами по триумвирату вмешались причины личного свойства, сделали начавшуюся войну еще более жестокой: Ирод по собственному опыту знал, какими безрассудными и неуправляемыми делаются мужчины, когда оскорбляются их личные интересы.

С минимальными для себя потерями Ирод выбил Малха из Иерихона и оттеснил его за Иордан. Преследовать противника дальше он не стал, заключив с Малхом мирный договор. По условиям этого договора он снял с себя титул правителя Аравии, но наложил на нее огромную контрибуцию; Малх, в свою очередь, обязался никогда больше не нападать на Иудею. Затем Ирод приступил к наведению порядка в собственной стране, беспощадно расправляясь с зилотами и сикариями, представлявшими, по его мнению, главную опасность для установления порядка в Иудее.

Иначе развивались дела на средиземноморском театре военных действий. Собственно, войну между Антонием и Октавием спровоцировала Клеопатра. Она была в курсе всей переписки между триумвирами. Октавий не простил ему его дружеское по форме и язвительное по духу письмо относительно множества женщин, с которыми тот путается, смея при этом упрекать его в супружеской неверности, и разразился грубым ответом, в котором обвинил бывшего товарища в измене не жене, но Риму. Антоний ответил, что Октавий окончательно выжил из ума, если считает, что Рим одна из его бесчисленных пассий, с которыми можно миловаться в постели, а для него, Антония, Рим не женщина, но мать, к которой он относится с высочайшим почтением и сыновней любовью. Октавий, в свою очередь, обвинил Антония в оскорблении отечества и выступил в сенате с требованием лишить Антония гражданства. Тем самым, заявил он, весь мир увидит, что это не Антоний упорно не хочет возвратиться в Рим, а Рим не желает видеть того, кто добровольно сменил тогу триумвира на собачий ошейник и валяется в ногах у спесивой египетской царицы, найдя свое высшее счастье и доблесть в вылизывании ее пяток.