Земля мечты. Последний сребреник - Джеймс Блэйлок

умирала, а я ничем не мог ей помочь. Кеттеринг знал, но он ушел на ту сторону, думая, что я тоже знаю, но это было не так. Я последовал за ним, но никак не мог найти его на вокзале – ты сам на себе это испытал. Когда я наконец случайно столкнулся с ним, солнцеворот уже кончился, и возвращения пришлось ждать двенадцать лет.

Все эти годы я только и был занят тем, что планировал – отточил все до совершенства, как мне казалось. Но тут в дело вмешался кот, а еще Уиллоуби увез тебя на год на север, и это спутало мои планы, и мне пришлось подсуетиться, чтобы все успеть. Когда я вернулся за твоей матерью, зная, как ее спасти, мы говорили – она и я – о том, как нам отыскать тебя и взять с нами, чтобы наверстать упущенное, не потерять все эти годы твоего взросления. Но мы тебя не нашли. Мы решили, что, судя по той малости, что видел я и что мне рассказал Дженсен, ты неплохо провел эти годы – и нас это устраивало. У тебя были друзья и воспоминания, и мы не могли забрать их у тебя.

Поэтому мы проскользнули на эту сторону с целью догнать тебя, мы решили, что нам это удастся, и опасались, что солнцеворот пройдет мимо нас и мы снова тебя потеряем. Но я дал тебе эликсир. Это был наш единственный незапланированный поступок. Если бы и ты отправился на другую сторону, то в самом крайнем случае у нас все равно оставалась возможность когда-нибудь со временем наладить нашу жизнь. Но когда мы потеряли тебя… Ну, об этом можно забыть. Нам всем было тяжело, но тем не менее все мы теперь оказались здесь, разве нет? Скизикс говорит, что Харбин мертв. Луна-парк исчез, уничтожен. Дженсен и краем глаза краба не видел, но зато теперь у него есть клешня, верно?

Клешня и в самом деле была у него. Джек не мог оторвать глаза от матери. Какое это непривычное чувство – иметь мать. Позволит ли она ему читать по ночам с зажженной свечой? Или входить и выходить в окно, пользуясь веревочной лестницей? Но когда он подумал об этом, то вспомнил, что в доме у гавани так или иначе не было второго этажа. Веревочная лестница ему бы и не понадобилась. Он мог просто распахнуть окно и выбраться в собственный задний двор.

Земля мечты миссис Лэнгли и вполовину не оправдала его надежд, хотя, если подумать, никто ему этого и не обещал. Это было просто романтическое представление о призраке на чердаке, о погоне за фантомами. Он, Хелен и Скизикс не раз проделали полный круг на колесе обозрения и в вагонетке, вволю набегались по комнатам смеха, населенным призраками, отправлялись в плавание на невероятных суденышках. Теперь они вернулись домой – туда, где всегда хотели быть, в стране пончиков и дождливой погоды, книг и приливных заводей, мечтаний, похожих на замки на песке в ожидании прилива. Весной в бухте будут устраивать пикники. Осень будет туманным воспоминанием среди бессчетного количества других, которые парят над выцветшими обрывками постера, посвященного старому луна-парку на берегу заката, накидывающем песок в чью-то выброшенную туфлю, песок, в котором закопаны медные дужки потерянных очков с наростом морской соли.

Последний сребреник

Вики посвящается.

И на сей раз

моему другу Лю Шайнеру,

Приятелю Пену и Дружку Серфингисту,

А также прекрасной Эди

И ее брауни, енотовым домикам и кофе —

От нас четырех.

Да, сэр, если уж на то пошло, разве не было у мудрейших людей всех времен, не исключая самого Соломона, – разве не было у каждого из них своего конька: скаковых лошадей, – монет и ракушек, барабанов и труб, скрипок, палитр, – коконов и бабочек? – и покуда человек тихо и мирно скачет на своем коньке по большой дороге и не принуждает ни вас, ни меня сесть вместе с ним на этого конька, – скажите на милость, сэр, какое нам или мне дело до этого?

Лоренс Стерн. «Тристрам Шенди»[6]

Книга первая. Вторая шутка

Нет обязанности, которую мы недооцениваем в такой степени, как обязанность быть счастливым… Найти счастливого мужчину или женщину гораздо лучше, чем найти пятифунтовую банкноту.

Роберт Льюис Стивенсон. Apology for Idlers[7]

Пролог

Он сидел на заднем сиденье шерута[8], вертлявого дервиш-такси, мчавшегося по дороге из Иерусалимского нагорья в аэропорт имени Бен-Гуриона в Тель-Авиве. Водитель несся как сумасшедший, и Пенниман подпрыгивал и заваливался на бок на заднем сиденье старого «мерседес-бенца», который круто вписывался в повороты и попадал в рытвины. В кармане у Пеннимана лежал кожаный мешочек с серебряными монетами, досаждавшими ему своим теплом. День у него за спиной клонился к вечеру, и залитые солнцем здания старого Иерусалима уже начали бледнеть. Высотки Тель-Авива впереди отбрасывали тени на плоский средиземноморский ландшафт. Пенниман едва узнавал его. Сколько лет прошло!

В этом аэропорту он уже бывал один раз, когда тот назывался Лодский аэропорт[9]. А до этого еще прорву лет назад он отправился из Хайфы на Кипр на рыболовецком суденышке, приобретя еще одну, всего лишь третью свою монетку. Команда почувствовала, что он бежит от чего-то, и когда ночью разыгрался шторм, который чуть не опрокинул их, корабельный кок, иорданец с большими невинными глазами, назвал Пеннимана Ионой[10], и его чуть не выкинули за борт. Они отобрали у него монетку, когда она начала потрескивать огнем святого Эльма в заряженном электричеством воздухе, и вместо него выкинули за борт ее, а потом в безмолвном ужасе увидели, как из темного моря поднялась гигантская тень и поглотила падающую в воду сверкающую монетку.

Прошедшие годы уплотнились в его памяти, выжали из нее всякие мелочи и подробности. Время уменьшало человека, спорить с этим было трудно. Даже человека, который владел некоторыми методами. Теперь монетки в его кармане чуть ли не вернули его в дни молодости, хотя это ощущение и было осквернено и опорочено, как свежий румянец на лице упитанного вампира.

Он снова посмотрел в окно. Никаких признаков погони вроде бы не было. Он с хорошим запасом приедет в аэропорт, там сядет на самолет «Пан Американ» до Парижа, а оттуда – до