Голод - Лина Нурдквист

когда мы пытались приручить ее. Земля не любит приспосабливаться. Это мы, мы приспосабливались к ней, но не потому, что хотим, а потому что должны. Лосевый навоз, заячья капуста, изгрызенные тела животных, птицы с распахнутыми к солнцу крыльями – все наше, ничье, всех.

Лето в лесу. Иногда шел дождь, но нас не смыло, мы выстояли. Я посадила землянику. Ты научился ходить, Руар, подходил ко мне с грязными ручками и мокрыми поцелуями. А по ночам наши инструменты отдыхали, и вы с Армудом лежали рядом со мной. На твоем лице можно было прочесть, что тебе снится. Если было холодно, я укрывала тебя своим одеялом, согревала своим телом. Солнце окрашивало ночь вокруг нас в светло-сиреневый оттенок, я не спала вместе с Армудом. Когда он смотрел на меня, я прикладывала пальцы к его запястью, ощущая, как несется кровь по его жилам. Уголки рта у него подергивались, когда он был счастлив. Потом я проводила пальцем по его подбородку и ощущала, как колется его щетина. Его глаза были открыты, я могла заглянуть прямо ему в душу.

– Я хочу тебя, Унни, – шептал он.

И я отвечала без слов, что тоже хочу, хочу его. Перед тем, как заснуть, я вкладывала свою ладонь в его, и там она помещалась идеально. Его дыхание пахло яблоком и петрушкой.

Когда светлое северное лето подошло к концу, мы очень устали. В моем саду появился шиповник – Армуд выкопал куст у заброшенного торпа в часе ходьбы на восток. У нас не было денег и не было серебра, но, Руар, мы показывали тебе цветки шиповника, и глубокий лес, и лесных птиц с птенцами, ты указывал на них пальчиком и смеялся.

Армуд брал мешок с едой и свои инструменты и уходил еще до восхода солнца. Вместе с овсяной кашей я проглатывала свою тревогу, ощущая, как утро холодным ветром влетает в щель, прежде чем мой муж закрывает за собой дверь. Он уходил в лес работать на крестьянина, а, когда день заканчивался, стучал в соседние дворы, спрашивая работы. От него пахло разгоряченным рабочим телом, когда он приходил домой – улыбаясь, как бы ни устал.

– Ветер в лицо и сегодня, Унни!

В первое время случалось, что любопытные жители деревни проходили мимо нашего дома под предлогом, что собирают чернику или заячью капусту. Один пожилой человек даже помнил предыдущих владельцев. Он отметил все, что мы залатали и поправили, все никак не мог уйти, подходил и щупал.

– А, вот сразу слышно, – прервал он Армуда, когда тот заговорил. – Стало быть, правда, что вы пришли аж из Норвегии.

Брат у этого мужчины работал на железной дороге – он перебрался в другую сторону, на запад, живет теперь в Норвегии.

– Железный Андерс, так мы его называем, когда пишем друг другу – мы, братья и сестры, кто остался здесь. Он строил железную дорогу, которая начинается к западу от Эстерсунда и идет до самой Норвегии. Там он и остался. А вы из какых мест в Норвегии будете?

Эстерсунд.

Оттуда рельсы проложены до самого родного Тронхейма. Я посмотрела на Армуда. Никто из нас не проронил ни слова. И тут из дома донесся детский плач, ты упал и ударился, Руар.

– Из Кристиании! – крикнула я через плечо и побежала в дом.

Когда через некоторое время я вышла, мужчина уже ушел.

Какое облегчение, когда настало время урожая, и все занялись своим делом. С урожаем нам повезло. Кусты были усыпаны ягодами, а картофельная ботва выросла низкая, дав большие клубни. Некоторые картофелины дали до двенадцати клубней, так что, если зима выпадет мягкая и весна ранняя, нам, вероятно, удастся сохранить материал для посадки на следующий год. Мы собирали горох и ягоды. Вытягивали из земли пропитание и складывали сокровища в домике, который стал нашим домом, на границе между дикой природой и обработанной человеком землей. Все это мы будем поедать с радостью, пока запасов хватит. Морковь не успела толком вырасти, но тебе она нравилась, и авось она тебя питала.

– Исё! – говорил ты, протягивая пальчики, и я разваривала до мягкости новые морковки.

Только добрые, мягкие лучи солнца проникали в нашу кухню, остальные я не пускала. В те дни, когда в моем котле тушились овощи, по всему дому разносился божественный запах, возвещавший, что мы заснем сытыми.

Я собирала яблоки, быстро срывала терносливы, пока они не попадали. Скоро с деревьев осыпалась листва, земля лежала пустая, потрескавшаяся. Ягодные кусты были обобраны, у деревянного туалета не осталось ни одного побега крапивы. Мир стал серо-коричневым. Цвет ожидания новой весны. Живот мой становился все больше, а пустые поля вокруг показывали, что скоро подступят зима и холода. Ландшафт все еще имел мягкие очертания, но вскоре его осветит резкий осенний свет, а потом все станет черно-белым.

Армуд рубил мелкие кусты, а я сушила их на зиму, он уплотнил самые большие щели вокруг окон. Мы бегали туда-сюда по двору, торопясь изо всех сил. Жена крестьянина из Рэвбакки одолжила нам несколько разномастных чашек и три фарфоровых тарелки с синими цветочками и отколотыми краями. В сарае мы обнаружили деревянный стул с изогнутыми ножками и облупившуюся табуретку-стремянку, когда-то синюю – в обмен на дополнительный труд они стали нашими. Одна новая ступенька, и табурека стала как новенькая. Словно муравьи протаптывали мы тропинки в лесу. Словно бобры обрабатывали дерево. Когда Армуд начал делать нам кухонный стол, весь наш дом пропах смолой – помню, как этот запах смешивался с запахом дыма и готовящейся каши. Перед Днем всех святых мы впервые смазали стол маслом. И все эти ветки, молодые деревца и поваленные деревья, которые Армуд порубил на дрова. Лишь на мгновение я позволила себе посидеть на поваленном дереве, глядя на лес и на мужчину, которого ты называл папой. До сих пор вижу перед собой эту картину: лезвие топора блестит, когда Армуд широко размахивается им над головой. Он тяжело дышит. Пот блестел на теле, под кожей набухли жилы. Видно было, что он давно не ел досыта, но его это не огорчало. Таким я его помню.

Крыша была залатана еще до того, как ласточки стали летать высоко, и дождь забарабанил всерьез. Мы уплотнили и крышу дровяного сарая, так что дрова были защищены и могли просохнуть. Долгий выдох в тот вечер: скоро ляжет снег, мокрый и тяжелый, как свинец, но мы будем спать в сухом месте. Однако многое еще предстояло сделать: стены дома предательски пропускали внутрь зиму.