Голод - Лина Нурдквист

Я легла на спину в траву под ивой, глядя вверх на ее серые мохнатые листья и на небо позади нее – ведь это то же самое небо, что и там, где я была дома? Аренда – слишком ненадежная затея, а наших последних монет едва ли хватит даже на новые рамы, но может быть, мы смогли бы отработать или получить дом в рассрочку?

Несколько минут я отдыхала в траве, потом Армуд протянул мне руку и помог подняться. Настал момент разыскать владельца и попросить его рассудить по доброте и справедливости. Примерно на полпути по лесной дороге к деревне стоит круглый камень с острым краем, как сказал крестьянин. Там нам следовало повернуть влево – и уже через несколько сотен метров мы увидим усадьбу Нильссона.

Еще издалека мы услышали, как мычат коровы и блеют козы. Усадьба с новой крышей была окружена всяческими пристройками. На поле работала беременная служанка с большим животом и коричневой косой на спине. Сам хозяин стоял, тяжело опершись о лопату, когда мы подошли к нему, засунув одну руку в карман – от солнца и работы его синяя рубашка вся пропиталась пóтом. Глаза у него были светлые, ресницы почти белые. Косматая борода со светлыми волосками, влажные руки с грязными ногтями и разогретое от работы тело. Казалось, под одеждой он весь мягкий, я подумала, как это странно для человека, проводящего дни в тяжелых трудах, беспрестанно обрабатывающего землю. Наверное, таким становятся, когда едят пшеничную муку. Армуд стоял, держа шапку в руке – обратившись к крестьянину, он смотрел ему прямо в глаза, говорил обычным тоном, я не понимала, откуда у него такая смелость. Пожав руку и поклонившись, он больше не склонил головы.

Крестьянин стоял передо мной, переминаясь с ноги на ногу, пока мы здоровались, потом расслабился, и нам налили кофе. Его жену Аду я не запомнила, это была одна из тех женщин, которая рожает каждый год, пока тело не откажется. Она тихонько кралась туда-сюда по комнатам, но не проронила ни слова. Потом я не могла даже вспомнить, как она выглядела, помню только, как она собирала в корзину утиные яйца размером с детские кулачки, когда мы пришли, и хваталась за спину каждый раз, когда наклонялась к земле. Повернув с корзинкой в руках к дому, она пошла, опираясь на палку, хотя на вид ей было не больше тридцати. Вскоре она снова появилась с новой корзинкой, неся стаканы и бутылку. Дрожащими руками разлила синюю жидкость. Напиток оказался сладким – они кладут сахар в черничный сок! Руар, ты пососал кусочек сахара и беспечно заснул в траве.

После кофе достали бумаги. «Сёрвретен в рассрочку на десять лет» было записано в них, потому что так назывался наш «Уютный уголок».

«Армуд Муэн-Ульфос», – написал Армуд на двух одинаковых бумагах, потому что он умел писать.

«Эрик Нильссон из Рэвбакки», – написал рядом крестьянин.

Крестьянин показал нам заросшую тропинку через лес, по которой мы скорее доберемся до дома. Они помахали нам, стоя на крыльце, когда мы повернулись и пошли, аккуратно запрятав бумаги в ранец Армуда.

– Вот это настоящий крестьянин, – проговорил Армуд. – Рачительный хозяин и честный человек. Здесь мы можем задержаться надолго.

– Здесь мы останемся насовсем, – сказала я.

Тропинка, петлявшая по летнему лесу, вывела нас к нашему дому. Она была усыпана корой и листьями. Мы миновали маленькое лесное озерцо – словно задумчивый черный глаз среди деревьев. По краю росли кувшинки, луговик и камыш, как пышные дрожащие ресницы. Волны чуть слышно плескались о берег. На глубине наверняка притаились щуки.

Может быть, Армуду удастся выловить рыбу, которую мы сможем засолить? Мы улыбнулись друг другу, теснее прижались друг к другу. Всего через несколько минут мы пришли к домику – казалось, он готов вот-вот рухнуть, но усердным трудом мы сделаем его пригодным для жилья.

– Торпарь Муэн-Улефос! – произнес Армуд. – Кто бы мог подумать? Странник обрел дом!

Стены, пол и потолок из сосны. Рядом с дверью – старый сундук с проржавевшими скобами, на нем маленький скелет мыши. В углу – трехногий кухонный стул, из-под облупившейся красной краски проступает серая. Должно быть, когда-то их было несколько, но теперь он хром и одинок. Когда дом опустел, сюда, наверное, не раз заглядывали искатели сокровищ. Петли на двери заржавели, на деревянном полу испражнения животных. В потолке дыра навстречу солнцу и дождю – там, где сгнили балки. Первым делом я протерла грязь на окнах тыльной стороной ладони, чтобы впустить свет. Паутину в доме и дровяном сарае я оставила, на случай если придется кого-нибудь лечить. Потом постелила на полу белые простыни и теплые шкуры. Уложила тебя, Руар, поспать в середине дня, ты был так прекрасен в своем новом доме: волосы как венчик вокруг головы, мягкий пушок на руках и ногах, глаза серые, как вода в Тронхеймском фьорде в пасмурную погоду. Весь ты – безграничная любовь.

На полу в кладовке я нашла потемневший медный котел. Армуд начистил его, и котел засиял в полумраке как фонарь. Потом Армуд вбил четыре гвоздя, где мы могли бы вешать кружки, чтобы до них не добрались мыши. Затем вбил еще два больших гвоздя рядом с дверью.

– Здесь будем вешать одежду, – сказал он. – Это теперь наш дом.

Я заморгала, отгоняя слезы, когда он вбил в стену ряд маленьких гвоздей под нашими большими. На будущее.

У нас оставалось два коротких месяца, чтобы вдохнуть жизнь в землю и вырастить пищу, которой должно было хватить на всю зиму. Приходилось торопиться – я будила Армуда еще засветло, ложились мы уже в темноте, иногда он засыпал, не издав ни звука. Странствовать – одно, жить на одном месте, борясь с землей – совсем другое. Но он был не только певун, помогший нам с тобой в пути, Руар, он оказался куда более работящим, чем я могла надеяться. Дни проходили в трудах, ночи были коротки – приходилось вставать с постели до восхода солнца, иначе Армуд никак не успевал отработать свой долг крестьянину и затем, оставив позади лесозаготовки, спешить домой, чтобы потрудиться над нашим домом. Он обещал мне быть осторожным на валке сосен, но я слышала, что это лишь слова, а не настоящее обещание. Что бы он ни говорил, я видела: он трудится в поте лица, желая доказать мне и крестьянину, что всерьез намерен расплатиться и построить для нас новую жизнь. И еще до начала нашего странствия я знала,