Сцены из жизни богемы - Анри Мюрже

– Это смотря по сезону,– ответил живописец.– В известное время года цены на краски сильно поднимаются.

– Скажите пожалуйста! Значит, как на сахар?

– Совершенно так же!

– Что ж, идет! Пятьдесят франков,– согласился Бланшерон.

– Это вы зря. За лишних десять франков вы имели бы руки, в них я вложил бы вашу брошюру о сахарном вопросе, что было бы весьма лестно.

– Пожалуй, вы правы.

«Черт возьми,– подумал Шонар,– еще немного, и я лопну от смеху и раню его осколками».

– Заметил? – шепнул он Марселю.

– Что?

– На нем черный фрак.

– Понимаю! Блестящая идея! Предоставь мне действовать.

– Итак, сударь, когда же мы приступим к делу? – спросил уполномоченный.– Мешкать нельзя, я скоро уеду.

– Мне и самому придется отлучиться по делам. Послезавтра я уезжаю из Парижа. Поэтому, если угодно, начнем хоть сейчас. Проведем основательный сеанс, и дело сразу подвинется.

– Но ведь скоро стемнеет, а при свечах рисовать нельзя,– заметил господин Бланшерон.

– Моя мастерская так оборудована, что можно писать в любое время,– возразил художник.– Соблаговолите снять фрак и сесть в позу, сейчас начнем.

– Снять фрак? Зачем?

– Но ведь вы сказали, что портрет предназначается для вашей семьи.

– Это верно.

– Значит, вас надо изобразить в домашнем виде, в халате. Так уж принято.

– Но у меня нет с собой халата.

– Зато у меня есть. Тут все предусмотрено,– ответил Шонар, подавая заказчику какое-то отрепье, испачканное красками. Почтенный провинциал проявил было нерешительность.

– Странный наряд,– проронил он.

– И притом драгоценный,– ответил художник.– Некий турецкий визир подарил его Орасу Берне, а господин Берне – мне. Я его ученик.

– Вы ученик Берне? – удивился Бланшерон.

– Да, сударь, имею честь быть его учеником. «Какая подлость,– мелькнуло у него в голове,– я отрекаюсь от своих кумиров!»

– И есть чем гордиться,– продолжал уполномоченный, напяливая на себя халат столь благородного происхождения.

– Повесь фрак господина Бланшерона на вешалку,– обратился Шонар к приятелю, многозначительно ему подмигнув.

– Вот повезло! – прошептал Марсель, хватая добычу и указывая на Бланшерона.– Постарайся подцепить аванс!

– Попробую! Но сейчас не об этом речь, одевайся поживей и удирай. Возвращайся к десяти, я его до тех пор задержу. А главное прихвати чего-нибудь пожевать.

– Прихвачу ананас! – ответил Марсель, исчезая.

Он мигом оделся. Фрак пришелся ему как по мерке, и юноша поспешил улизнуть через черный ход.

Тем временем Шонар принялся за работу. Уже совсем стемнело. Господин Бланшерон услыхал, как бьет шесть часов, и вспомнил, что еще не обедал. Он сказал об этом художнику.

– Я тоже не обедал. Но ради вас сегодня обойдусь и так. А я ведь был зван в один дом в Сен-Жерменском предместье, – сказал Шонар. – Но сеанс прервать нельзя,– это может повредить сходству.

И он снова взялся за кисти.

– Впрочем,– решил он вдруг,– мы можем пообедать, не сходя с места. В нашем доме превосходный ресторан, и нам доставят все что угодно.

Шонар насторожился: как будет встречено его остроумное предложение?

– Отличная мысль! – обрадовался господин Бланшерон.– Надеюсь, вы не откажетесь сделать мне честь и составите мне компанию.

Шонар поклонился.

«Право же, превосходный малый,– подумал он.– Истинный посланец провидения».

– Что же вы желаете заказать? – спросил он своего амфитриона.

– Сделайте одолжение, закажите сами,– учтиво ответил тот.

– Смотри не раскайся, приятель! – пел художник, опрометью сбегая по лестнице.

Он направился в ресторан, подошел к стойке и заказал такое меню, что трактирный Ватель даже побледнел.

– Подайте бордоского.

– А кто будет платить?

– Уж конечно не я,– ответил Шонар.– Платить будет мой дядюшка, большой чревоугодник, вы увидите его у меня в мастерской. Но постарайтесь не ударить лицом в грязь и подайте обед не позже как через полчаса. И чтобы все было сервировано на фарфоре.

В восемь часов господин Бланшерон уже почувствовал неодолимую потребность поделиться с приятелем своими заветными идеями по части сахарной промышленности и подробно пересказал Шонару содержание сочиненной им брошюры.

Шонар аккомпанировал ему на рояле.

В десять часов друзья уже отплясывали галоп и обращались друг к другу на «ты». В одиннадцать они поклялись никогда не расставаться и написали завещания, в которых отказывали друг другу все свои богатства.

В полночь Марсель возвратился домой и застал их друг у друга в объятиях, они заливались слезами. В мастерской было уже на полпальца воды. Марсель наткнулся на столик и заметил роскошные остатки великолепного обеда. Заглянув в бутылки, он убедился, что они совершенно пусты.

Марсель попробовал было разбудить Шонара, но тот пригрозил его убить, если он вздумает похитить господина Бланшерона, который в данное время служил ему подушкой.

– Неблагодарный! – проворчал Марсель, вынимая из кармана фрака горсточку орехов.– А я-то принес ему поесть!

III

ВЕЛИКОПОСТНАЯ ЛЮБОВЬ

Как– то великим постом Родольф пораньше возвратился домой, намереваясь поработать. Но едва он сел за стол и обмакнул перо в чернильницу, как его внимание привлекли какие-то странные звуки, он приложился ухом к предательской перегородке, отделявшей его от соседней комнаты, прислушался и ясно различил диалог, который то и дело прерывался поцелуями и какими-то невнятными восклицаниями.

«Тысяча чертей!» Родольф, взглянув на часы.– Время еще раннее… а моя соседка – из тех Джульетт, что держат своих Ромео и после того, как пропоет жаворонок. Значит, сегодня мне не работать».

Он взял шляпу и вышел.

Подойдя к привратницкой, чтобы сдать ключ от комнаты, он застиг жену швейцара в объятиях какого-то франта. Бедная женщина так растерялась, что добрых пять минут не могла дернуть за шнурок, чтобы отворить Родольфу дверь.

«Оказывается, бывают мгновенья, когда привратницы снова превращаются в женщин»,– подумал Родольф.

В парадном он увидел пожарного с расфранченной кухаркой, они держали друг друга за руки и обменивались залогами любви.

«Есть же, однако, еретики, которым и невдомек, что теперь пост»,– подумал Родольф при виде бравого вояки и его дебелой подруги.

И он направился к приятелю, который жил неподалеку.

«Если я застану Марселя дома,– раздумывал он,– мы с ним весь вечер посплетничаем о Коллине. Надо же чем-нибудь заниматься…»

На его оглушительный стук дверь чуточку приотворилась, и показался скудно одетый молодой человек: на нем были только рубашка и монокль.

– Сейчас тебя принять не могу,– сказал он Родольфу.

– Почему? – спросил тот.

– Смотри!– Марсель, указывая на женскую головку, видневшуюся из-за гардины.– Вот тебе ответ.

– Ответ неважный,– сказал Родольф, когда дверь захлопнулась перед его носом.

«Как же быть,– раздумывал он, оказавшись на улице,– не отправиться ли к Коллину? Посплетничаем о Марселе».

На Западной улице, обычно темной и безлюдной, Родольф заметил какую-то тень, которая уныло расхаживала взад и вперед, бормоча что-то похожее на стихи.

– Что это за рифмы? И кого это он тут поджидает? Да это ты, Коллин!

– Родольф! Кого я вижу! Куда ты?

– К тебе.

– Вряд ли застанешь меня дома.

– Что ты тут делаешь?

– Жду.

– Чего?

– Ну вот! – ответил Коллин с шутливым пафосом.– Чего же можно ждать, когда тебе двадцать лет, когда на небе сверкают звезды, а в воздухе звучат песни?

– Изъясняйся прозой.

– Я жду девушку.

– Желаю удачи!– Родольф и продолжал путь, разговаривая сам с собою: «Ну и ну! Как видно, сегодня день святого Купидона и на каждом шагу мне будут попадаться влюбленные. Это безнравственно, возмутительно! И о чем только думает полиция!»

Люксембургский сад был еще открыт, и Родольф решил пересечь его, чтобы сократить путь. В пустынных аллеях то и дело мелькали какие-то тесно обнявшиеся парочки, казалось, они были вспугнуты шумом его шагов и искали, по выражению поэта, приюта в сладостном сумраке и тишине.

«Вот вечер, какие описывают в романах»,– думал Родольф.

Но и сам он под конец невольно проникся какой-то грустной истомой, он сел на скамью и меланхолически залюбовался луной.

Немного погодя он уже очутился во власти каких-то лихорадочных галлюцинаций. Ему казалось, будто мраморные боги и герои, населяющие сад, сходят с пьедесталов и начинают ухаживать за своими соседками – небожительницами и героинями, он ясно услышал, как толстый Геркулес обращается с мадригалом к Велледе, туника которой, казалось Родольфу, как-то странно укоротилась.

Он заметил, что лебедь, обычно красующийся посреди бассейна, поплыл к приютившейся неподалеку нимфе.

«Вот и Юпитер направляется на свидание к Леде,– подумал Родольф, принимая всерьез всю эту мифологию.– Лишь бы их не настиг сторож!»