Дело крестьянской жены Катерины Ивановой (История о том, как одна баба дело государево решила) - Екатерина Константиновна Гликен

Сие нельзя ни с чем иным спутать, ни с угадыванием, ни с везением чрезвычайным в словах. Только со знанием. Откуда такое знание у крестьянки?

Александр Николаевич снял парик и записал прочее:

«С. 4 по пятую — обширные географические познания Катерины Ивановой?»

Тут он почувствовал, что слишком на сегодня устал от дел, хотя случай показался ему чрезвычайно интересным.

Однако, сделав над собой усилие, дописал в листке своем: «Два дела с оговором, не может ли быть это третьим? Взять показания духовного лица: причащалась ли Катерина Иванова? как давно? как в деле Якова Ярова? кликуш отправить к девичьей обители для освидетельствования, как в деле Ирины Ивановой».

И еще одну записку сочинил он с указаниями к делу для Ярославской канцелярии, где выразил недоумение нерачительностью и нерасторопностью служащих, а тако же и несоблюдением порядка исследований и обозначил необходимость предпринять меры по дополнительному розыску с деланием вопросов духовнику Катерины и рассмотрения возможности отправки кликающих баб к монастырю». Тут Александр Николаевич задумался, сомневаясь о том, что именно, какую ересь принесут из монастырских донесений. Памятуя о враках игуменьи из дела Ирины Ивановой, памятуя о том, как лихо умеют сочинять духовные лица женскаго полу, подверженные заразе суеверных измышлений, он взял на себя смелость дать рекомендацию прибегнуть к помощи наук, каковое было дерзким нарушением, но при удачном исходе, сулило милости императорского двора, приверженного просвещению и желающего в глазах европы являться страною ученою, нежели дремучей, дописал следующее: «а наипаче, чем к монастырю, кликуш отдать на освидетельствование к лекарю». С тем и заснул. Не раздеваясь. Как был. Без снов и без сил.

Утро застало Александра Николаевича не в лучшем расположении духа. Выспаться ему не

удалось, а посему вид он имел хмурый. Дядька Артамон собирал его к обедне, в то время как хозяин отдавал приказы насчет записок, срочным порядком долженствующих быть доставленными в ярославскую канцелярию. Александр Николаевич много хлопотал, отдавая распоряжения, заставляя дядьку повторить в сотый раз «вопросы духовнику учинить тотчас же и без докладу об оного ответах не возвращаться.»

К обедне в храме было многолюдно. Лето последними лучами грело застывающий Петербург. Александр Николаевич с удовольствием прошелся. У реки слишком дуло. Он свернул к центру. Навстречу попадались самые разные люди: всевозможные чины и сословия. Пробегали мальчишки с мелкими донесениями, прогуливались дамы, вблизи проносились брички. Этот великолепный город сиял в полуденных лучах золотом крестов, высившихся над мелкими людьми. Тёмная вода с яростью билась о гранит набережных, сковавший ее. Всем этим видом город являл победу над стихиями, над природой и страстями человеческими, знаменуя однажды и навсегда торжества разума над любыми естественными проявлениями. Царство святаго духа, объединявшего под своды свои разномастные толпы пестро одетых людей, казалось, не оставляла места для мыслей суетных. Но это только казалось. Слишком хорошо Александр Николаевич знал этих людей. А тем более в этом городе, в котором по временам природа вставал на дыбы, круша низкие берега и забирая с собой человеческие жертвы, как кровавые боги прошедших лет. Слишком хорошо он знал неуемные страхи местных жителей, всех, как один, желающих в Просвещенный век богатства и милости хозяев, кем бы те ни были: от барина-помещика до императрицы. Во всем этом великолепии, как таракан на пасхальной кухне, копошился мелкий пакостный человечек. За всяким углом, на торгах сновали продавцы счастья и милостей. Все они за скромные платы сулили блага: нашептывали на воду, творили пузырьки с зелиями, сыпали порошками, советовали к переписке всевозможные тетради с заговорами на удачу. Не дожидаясь донесений, можно было любого хватать на Невском проспекте, у каждого за крестом приклеена трава или воск, это уж как пить дать, в городе этом прожить без связей было практически невозможно, а посему милостей особ важных добивались любой ценой: лестью и чернокнижьем. Все это кишело ради сиюминутной выгоды, не менее, нежели в хлебе, люди нуждались в удаче и милости. Устрашить маленького человека на пути к благоденствию, остановить его в погоне за призрачным счастьем не могло ничего: ни богатство расписных куполов, ни строгие черты Петропавловской крепости, ни государевы указы, ниже Тайная Экспедиция.

Слишком хорошо знал людей Александр Николаевич. И презирал их, и жалел. Поначалу искал он действительных тайных сил, коими можно было удивиться, кои говорили о наличии фаустовской дьявольщины, чрез которых, как через мутное стекло на солнце, можно было бы увидеть бога. Но чем более искал, тем больше разочаровывался. Глупость, повсеместно одна неуемная глупость и жадность вела бесовскими путями людей. Редко — горе приводило искать их спасения в дьявольской силе. Но больше всего — глупость и жадность. Да еще и пьянство. Редкий пьяница не видел чертей, для поимки которых работала целая отрасль — одни отчитывали, другие заговаривали, третьи поили зельями. Почти каждый пьяница, видя чертей, считал себя зараженным бесовскими кознями, так как оные черти к нему ходили в минуты слабости. Все как один утверждали, будто те запрещали пьянице молиться, стоя, как правило у окон и выкликая что-то вроде: «Бросай молиться, пойдем на базар». Чтоб отпустил недуг писали пьяницы богоотступные письма, отрекаясь от Бога и от веры и от отца с матерью, лишь бы отпустил сатана со прислужникы. Александр Николаевич прекрасно знал: нет страшнее беса, окромя самого человека. Пьяницы никого более, чем порождений собственного своего израненного разума не видя, считают, что они прокляты и ищут спасения от самих же себя в разных колдовских зелиях.

Хуже этого только глупость людская, кою Александр Николаевич ненавидел более остальных. Таковых было пуще пьяниц жалко. Одним из первых дел запомнилось ему богоотступное письмо неких Лобанова и Веселовского, содержавшихся после обнаруженного в Шлиссельбурге.

Письмо их Александр Николаевич выучил и запомнил наизусть, до того оно было причудливо составлено. Крестьяне, попадавшиеся на допросах, писали просто и подписывали кровью из пальцев левой руки. Но эти господа измыслили все по книжному: «О ты, преобширный обладатель всей подданной тебе вселенной, пресветлый князь, могущественное вещество Плутон Плутонович, великий Вельзевул, Ты восседаешь на преобширнейшем своем адском престоле и владеешь всем миром имеешь много богатство и силу…» и так далее. Пространный текст содержал просьбу о такой малости, которая вряд ли стоила великих трудов: немножко богатства, послания духов в костромскую консисторию с тем, чтобы там выправили им «аттестаты хорошие» и чтобы, куда эти богоотступники захотят «везде бы чинили пропуски».

Можно ли презирать несчастных? Тяжела жизнь в России, где за кумовством и мздоимством не пробиться простому человеку. Велик соблазн городов больших, кто в них побывает,