Дело крестьянской жены Катерины Ивановой (История о том, как одна баба дело государево решила) - Екатерина Константиновна Гликен

почти сразу после возвращения Петра Васильевича Салтыкова Петром III (не без увещеваний Катерины по просьбе ее фаворита, другого Салтыкова, брата сосланного волшебника) с Соловков, Фелица ознаменовала свои намерения Наказом Сенату, в котором рационалистически показывала, что наказание волшебников более не к спокойствию людскому послужат, а к нарушению оного, и что чрезмерность в употреблении наказаний волшебников «может нарушить тишину, вольность и благосостояние граждан и быть источником безчисленных мучительств, если в законах пределов оному не положено». Вскоре явился Указ «О поступлении с появившимися в Ростове притворными кликушами и шатающимися по Москве нищими», в коем положен был тот самый предел: отмечалось, что хоть волшебники «без наказания оставлены быть не должны, однако положить оное тем, кои обучают и действуют, — потяжеле, а кто слушает таковых полегче».

И это обстоятельство весьма оказалось положительным для дел не только Катерины Ивановой, которая показывала, что учила ее другая женка, Гаврилова, которая уже несколько лет, как умерла, рассчитывая таковыми показаниями облегчить и собственную участь. Так же в прошлом годе сия строчка малая помогла и тому самому камергеру, желавшему милости Елизаветы Петровны. Благодаря положенному пределу, вернувшийся Петр Салтыков, не без помощи родственников, конечно, остался почти без наказания.

В том же году, как состоялось почти дело Катерины Ивановой, за пару месяцев до того, как попало в руки Александра Николаевича, в июне, появилось донесение что «Салтыков чрез крепостную свою жонку Аграфену Варфоломееву еретичеством делает такой способ, чтоб он принят был в милость Ея Императорского Величества». «…вышеписанная жонка Аграфена стояла на дворе вся ногая, распустя волосы, а при ней лежали незнамо какия травы, а против ея на земле стояла в горшке вода, и стоя смотрела она на звезды и в воду и шептала… А как-де в том же откябре месяце оной жонки муж от Салтыкова послан бы в Москву…, то недели з две та ево жена, идучи помещичьем двором, на спрос,… скоро ль муж ее из Москвы будет, сказала, что-де он скоро будет из Москвы с указом о свободе помещика их ис-под краула, и она о том знает по своему волшебству, чрез которое-де Салтыков принят будет в милость Ея Императорского величества, с коим-де волшебством и муж ее в Москву от Салтыкова послан».

Дело это гремело и звучало из залы в залу именно сейчас, как Александр Николаевич взялся распутывать дело крестьянки Ярославской губернии. Выходило по всему, и это чувствовал он сам, что маленькое дельце весьма может помочь делу большого придворного. Во многом от него, от Александра Николаевича, зависело то, как распорядится судьба и Императрица жизнью Петра Васильевича, коего освобождение послужить может осуждением самой Императрицы, а неосвобождение — разлукою с фаворитом, братом волшебника Салтыкова. Оба исходы не хороши были бы, если б не сыскался какой хитрый способ дело уладить, чтоб потребно окончить для всех сторон. А значит, надо было спешить. Времени терять было нельзя. Перво-наперво предстояло довести порядок проведения розыску и опробовать его с тем, чтобы не было причин к пересудам о фалшивом произведении следствия в деле крестьянки Катерины Ивановой, и Петра Васильевича Салтыкова.

До этих пор ничего, кроме дыбы не пользовала канцелярия. Однако, и Александр Николаевич, уловил это — нынче требовалось что-то новое, что-то по науке, просвещенное.

С тем и назначил он освидетельствования кликуш чрез медицину, а темпаче просил лекаря ростовского принять обязательное участие. Указ о притворных кликушах давал к тому немало причин. Великая Императрица, по всему, следовать хотела деду своему Петру I, а он, как известно, кликушество иначе как притворным не принимал. Это развязывало руки, это давало место сомнениям.

В мыслях и даже в некоторых мечтаниях провел эти несколько дней, ожидаючи ответов из Ярославской губернии, Александр Николаевич. Мыслилось ему продвижение по службе и невероятный почет. Не было в Петербурге в 1765 году ни одной гостиной, в которой бы не обсуждался один единственный, самонаиважнейший вопрос: как то поступит Императрица с братом своего любовника, волшебником-камергером Петром Васильевичем Салтыковым. На этом вопросе бились об заклад, от него строили отношение своё к Ея Величеству. Произвола допустить было нельзя, одной воли Фелицы было недостаточно. Здесь должно было быть настоящее представление, кое бы показало и дело науки, и просвещенность Екатерины, и послужило бы делом переворота в умах придворных на славу Императрицы.

К тому моменту, как вернулись еще две записки из Ярославской губернии, у Александра Николаевича уже было всё готово к докладу. Ответы ростовского лекаря и игуменьи только подтвердили правоту рассуждений. Но обо всём по порядку.

Ответ лекаря об освидетельствовании кликуш Анны и Прасковьи гласил: «у тех женок временно бывает тоска, которая к ним приходит от давняго повреждения в кровях и во внутренних повреждениях, и так от времяни до времяни оная усилилась, и в матке с своего места движение зделает, и от нестерпеливости и слабости женской тоска умножилась, от чего члены могут ослабнуть, в беспамятстве и вне ума кричать, чтоб-де ей тогда на ум не взошло, а оную болезно выползовать можно б было тогда скорее, когда в первой раз слабость и тоска примечены, чрез искусство лекарское, но как те женки сурового воспитания и к лекарствам непривычны, то и выползовать их вскоре надежды мало осталось».

Игуменья же донесла, что означенная крестьянская женка Катерина Иванова ведет себя благонравно, отойдя и доверившись признала, что оговорила себя под плетьми.

Просительница к нему, барыня Ярославской губернии, хозяйка Катерины Ивановой, в свою очередь, отвечала на письмо Александра Николаевича, подтверждая о том, что Катерина Иванова не раз просила ее заступиться, чтоб не отбирали б у нее надел земли, который был у нее в тягле на мужа, и что в том заступничестве не было ей отказу, так как Катерина Иванова хорошо сказывала, от чего и детям, и самой хозяйке часто бывало в бессонные ночи облегчения. Nская доложила также, что муж Катерины Ивановой был каменщик и часто бывал с этим умением своим в отлучке по разным городам: и в Москве, и в Санкт-Петербурге, и по другим тоже.

Александр Николаевич торжествовал. Дело было разрешено именно так, как того и требовала ситуация: с наукой, хитростью и человеческой мыслью, победившей темноту спящего разума!

Таковое дело было разрешено, однако Катерину Иванову велено было от Александра Николаевича в местную ярославскую канцелярию, держать в монастыре до особого его указания. Негоже было дело крестьянки пускать вперед дворянского, нельзя теми же методами розыск чинить в деле благородном, что и в низших чинах. А вот, наоборот, пожалуй, что и можно.