Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921) - Николай Степанович Гумилев

голов

И под пулей Жерара

Пал последний из львов.

И в стране, превращенной

В фантастический сад,

До сих пор запрещенный,

Вновь зацвел виноград.

Средь полей кукурузы

Поднялись города,

Где смакуют французы

Смесь абсента и льда.

И глядят бедуины,

Уважая гостей,

На большие витрины

Чужеземных сластей.

Но на север и ныне

Юг оскалил клыки.

Всё ползут из пустыни

Рыжей стаей пески.

Вместо хижин — могилы.

Вместо озера — рвы...

И отходят кабилы,

Огрызаясь, как львы.

Только белый бороться

Рад со всяким врагом,

Вырывает колодцы,

Садит пальмы кругом.

Он выходит навстречу

Этой тучи сухой,

Словно рыцарь на сечу

С исполинской змеей.

И как нежные девы

Золотой старины,

В тихом поле посевы

Им одним спасены.

22

Уже подумал о побеге я,

Когда читалась нам Норвегия,

А ныне горшие страдания:

Рассматривается Испания.

Но, к счастью, предстоит нам далее

Моя любимая Италия.

Н<иколай> Г<умилев>, 21 ноября 1918

23

Не Царское Село — к несчастью,

А Детское Село — ей-ей!

Что ж лучше: жить царей под властью

Иль быть забавой злых детей?

Н. Гумилев, 12 июля 1919, Царское (Детское) Село

24. Евангелическая церковь

Тот дом был красная, слепая,

Остроконечная стена.

И только наверху, сверкая,

Два узких виделись окна.

Я дверь толкнул. Мне ясно было,

Здесь не откажут пришлецу.

Так может мертвый лечь в могилу,

Так может сын войти к отцу.

Дрожал вверху под самым сводом

Неясный остов корабля,

Который плыл по бурным водам

С надежным кормчим у руля.

А снизу шум взносился многий,

То пела за скамьей скамья,

И был пред ними некто строгий,

Читавший книгу Бытия.

И в тот же самый миг безмерность

Мне в грудь плеснула, как волна,

И понял я, что достоверность

Теперь навек обретена.

Когда я вышел, увидали

Мои глаза, что мир стал нем.

Предметы мира убегали,

Их будто не было совсем.

И только на заре слепящей,

Где небом кончилась земля,

Призывно реял уходящий

Флаг неземного корабля.

25. Мой час

Еще не наступил рассвет,

Ни ночи нет, ни утра нет,

Ворона под моим окном

Спросонья шевелит крылом

И в небе за звездой звезда

Истаивает навсегда.

Вот час, когда я всё могу:

Проникнуть помыслом к врагу

Беспомощному и на грудь

Кошмаром гривистым скакнуть.

Иль в спальню девушки войти,

Куда лишь ангел знал пути,

И в сонной памяти ее,

Лучом прорезав забытье,

Запечатлеть свои черты,

Как символ высшей красоты.

Но тихо в мире, тихо так,

Что внятен осторожный шаг

Ночного зверя и полет

Совы, кочевницы высот.

А где-то пляшет океан,

Над ним белесый встал туман,

Как дым из трубки моряка,

Чей труп чуть виден из песка.

Передрассветный ветерок

Струится, весел и жесток,

Так странно весел, точно я,

Жесток — совсем судьба моя.

Чужая жизнь, на что она?

Свою я выпью ли до дна?

Пойму ль всей волею моей

Единый из земных стеблей?

Вы, спящие вокруг меня,

Вы, не встречающие дня,

За то, что пощадил я вас

И одиноко сжег свой час,

Оставьте завтрашнюю тьму

Мне также встретить одному.

26. Канцона

Закричал громогласно

В сине-черную сонь

На дворе моем красный

И пернатый огонь.

Ветер милый и вольный,

Прилетевший с луны,

Хлещет дерзко и больно

По щекам тишины.

И, вступая на кручи,

Молодая заря

Кормит жадные тучи

Ячменем янтаря.

В этот час я родился,

В этот час и умру,

И зато мне не снился

Путь, ведущий к добру.

И уста мои рады

Целовать лишь одну,

Ту, с которой не надо

Улетать в вышину.

27. Естество

Я не печалюсь, что с природы

Покров, ее скрывавший, снят,

Что древний лес, седые воды

Не кроют фавнов и наяд.

Не человеческою речью

Гудят пустынные ветра

И не усталость человечью

Нам возвещают вечера.

Нет, в этих медленных, инертных

Преображеньях естества —

Залог бессмертия для смертных,

Первоначальные слова.

Поэт, лишь ты единый в силе

Постичь ужасный тот язык,

Которым сфинксы говорили

В кругу драконовых владык.

Стань ныне вещью, Богом бывши,

И слово вещи возгласи,

Чтоб шар земной, тебя родивший,

Вдруг дрогнул на своей оси.

28. Душа и тело

I

Над городом плывет ночная тишь,

И каждый шорох делается глуше,

А ты, душа, ты все-таки молчишь,

Помилуй, Боже, мраморные души.

И отвечала мне душа моя,

Как будто арфы дальние пропели:

«Зачем открыла я для бытия

Глаза в презренном человечьем теле?

Безумная, я бросила мой дом,

К иному устремясь великолепью,

И шар земной мне сделался ядром,