Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921) - Николай Степанович Гумилев

class="v">К какому каторжник прикован цепью.

Ах, я возненавидела любовь,

Болезнь, которой все у вас подвластны,

Которая туманит вновь и вновь

Мир мне чужой, но стройный и прекрасный.

И если что еще меня роднит

С былым, мерцающим в планетном хоре,

То это горе, мой надежный щит,

Холодное презрительное горе».

II

Закат из золотого стал как медь,

Покрылись облака зеленой ржою,

И телу я сказал тогда: «Ответь

На всё провозглашенное душою».

И тело мне ответило мое,

Простое тело, но с горячей кровью:

«Не знаю я, что значит бытие,

Хотя и знаю, что зовут любовью.

Люблю в соленой плескаться волне,

Прислушиваться к крикам ястребиным,

Люблю на необъезженном коне

Нестись по лугу, пахнущему тмином.

И женщину люблю... Когда глаза

Ее потупленные я целую,

Я пьяно, будто близится гроза,

Иль будто пью я воду ключевую.

Но я за всё, что взяло и хочу,

За все печали, радости и бредни,

Как подобает мужу, заплачу

Непоправимой гибелью последней».

III

Когда же слово Бога с высоты

Большой Медведицею заблестело,

С вопросом: «Кто же, вопрошатель, ты?» —

Душа предстала предо мной и тело.

На них я взоры медленно вознес

И милостиво дерзостным ответил:

«Скажите мне, ужель разумен пес,

Который воет, если месяц светел?

Ужели вам допрашивать меня,

Меня, кому единое мгновенье —

Весь срок от первого земного дня

До огненного светопреставленья?

Меня, кто, словно древо Игдразиль,

Пророс главою семью семь вселенных

И для очей которого, как пыль,

Поля земные и поля блаженных?

Я тот, кто спит, и кроет глубина

Его невыразимое прозванье,

А вы, вы только слабый отсвет сна,

Бегущего на дне его сознанья!»

29. Слово

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,

Как домашний, подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелии от Иоанна

Сказано, что слово — это Бог.

Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества,

И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.

30. Лес

В том лесу белесоватые стволы

Выступали неожиданно из мглы,

Из земли за корнем корень выходил,

Точно руки обитателей могил.

Под покровом ярко-огненной листвы

Великаны жили, карлики и львы,

И следы в песке видали рыбаки

Шестипалой человеческой руки.

Никогда сюда тропа не завела

Пэра Франции иль Круглого Стола,

И разбойник не гнездился здесь в кустах,

И пещерки не выкапывал монах.

Только раз отсюда в вечер грозовой

Вышла женщина с кошачьей головой,

Но в короне из литого серебра,

И вздыхала и стонала до утра,

И скончалась тихой смертью на заре,

Перед тем как дал причастье ей кюре.

Это было, это было в те года,

От которых не осталось и следа,

Это было, это было в той стране,

О которой не загрезишь и во сне.

Я придумал это, глядя на твои

Косы — кольца огневеющей змеи,

На твои зеленоватые глаза,

Как персидская больная бирюза.

Может быть, тот лес — душа твоя,

Может быть, тот лес — любовь моя,

Или, может быть, когда умрем,

Мы в тот лес направимся вдвоем.

31. Персидская миниатюра

Когда я кончу наконец

Игру в cache-cache[2] со смертью хмурой,

То сделает меня Творец

Персидскою миниатюрой.

И небо точно бирюза,

И принц, поднявший еле-еле

Миндалевидные глаза

На взлет девических качелей.

С копьем окровавленным шах,

Стремящийся тропой неверной

На киноварных высотах

За улетающею серной.

И ни во сне, ни наяву

Не виданные туберозы,

И сладким вечером в траву

Уже наклоненные лозы.

А на обратной стороне,

Как облака Тибета чистой,

Носить отрадно будет мне

Значок великого артиста.

Благоухающий старик,

Негоциант или придворный,

Взглянув, меня полюбит вмиг

Любовью острой и упорной.

Его однообразных дней

Звездой я буду путеводной.

Вино, любовниц и друзей

Я заменю поочередно.

И вот когда я утолю

Без упоенья, без страданья

Старинную мечту мою —

Будить повсюду обожанье.

32

С тобой мы связаны одною цепью,

Но я доволен и пою.

Я небывалому великолепью

Живую душу отдаю.

А ты поглядываешь исподлобья

На солнце, на меня, на всех,

Для девичьего твоего незлобья

Вселенная — пустой орех.