Черно-белый оттенок нежности - Юлиана Мисикова

тебя в ислам. Излюбленная тактика. Просто влюбить в себя девушку мало, ее сознанием удобнее манипулировать с помощью чего-то более глубокого и бескомпромиссного. В этом смысле религия – лучший инструмент. Она дает отчаявшимся надежду, веру во что-то высшее, мотивацию и конечно же оправдание для всех последующих деяний.

С нескрываемой ироний протянул ее собеседник. Мужчины снова переглянулись и хохотнули.

– Что в этом смешного? У нас в стране свобода вероисповедания.

Неуверенно произнесла она, переводя тревожный взгляд с одного на другого.

– А что в твоей новой религии говорится по поводу того, чтобы трахаться с полузнакомым человеком, который вбивает тебе в голову всякие глупости и подбрасывает в рюкзак взрывчатку?

С усмешкой спросил тот, который стоял у окна. Он тоже прикурил сигарету и теперь воздух наполнился густым едким дымом, от которого у нее жгло горло и слезились глаза.

От этих слов, она непроизвольно вздрогнула, заливаясь пунцовым цветом и устремив взгляд в пол.

– Видимо ничего предосудительного ислам в этом не усматривает, раз уж это на благо высшей миссии – взорвать как можно больше иноверцев.

Подхватил другой следователь, встав и неторопливо пройдясь по кабинету. Она не заметила, как он оказался у нее за спиной, обдав тугой струей удушливого голубоватого дыма.

– Я не…

Начала было она, но он резким движением схватил ее за волосы, подняв лицо и заставляя смотреть в глаза.

– Где вы с дружком планировали устроить взрыв? Школа? Больница? Рынок? Магазин? Площадь? Парк?

Она молчала, пораженная его действиями.

– Отвечай, дрянь!

Он вдруг отпустил ее и резко выбросив вперед руку наотмашь ударил по лицу.

– Подумай хорошенько, прежде чем дальше играть с нами. У меня заканчивается терпение.

Из ее глаз мгновенно брызнули слезы, горячие и соленные, они обжигали щеки, скатываясь по шее и капая на одежду. Она судорожно хватала ртом воздух, пытаясь что-то сказать, но слова застряли в горле, не в силах найти выход, а сердце сжалось до размера булавочной головки. Когда дыхание восстановилось, она поняла, что бесполезно повторять, что она невиновна, что не собиралась устраивать теракт, что ее просто подставили. Все это уже не имело значение, потому что для них она не человек, для них она сообщница террористов – тварь, которая не достойна жалости.

Дни в камере тянулись непростительно медленно. Или слишком быстро. Этого она никак не могла понять, потому что потеряла счет времени. Только по приему пищи можно было понять утро сейчас или ночь. Целыми днями напролет она ходила из стороны в сторону по замкнутому периметру своей тесной камеры, то и дело натыкаясь на стены. Она была похожа на зомби, пустая кукла, из которой вынули стержень. Вялая и безвольная, но все еще подвижная. Пустой взгляд то и дело упирался в непробиваемые толстые стены, скользил по ним, панически ища выход, но не находил и снова угасал, обращаясь внутрь себя. Иногда ей казалось, что она спит или сходит с ума, ее сознание балансировало на границе реальности. Тогда она ложилась на кровать, закрывала глаза и засыпала. Ей снились сны, такие яркие и красочные, что она не могла отличить их от реальности. Она видела себя в детстве, смело рисуя разные сценарии своей жизни. Она видела себя словно со стороны и стала лучше понимать то, что говорили о ней люди. Они считали ее сумасшедшей. Они показывали на нее пальцем. Они все отвернулись от нее. Они не понимали ее. Впервые за все время она допустила мысль о том, что возможно они были правы. Все кругом были правы, а она нет. Возможно, она действительно была всего лишь игрушкой в умелых руках кукловода. Возможно вся ее непоколебимая вера в одного-единственного человека не более чем мираж, сиюминутное желание спрятаться, убежать от реальности. Но даже если и так – это ее выбор, за который она сама несет ответственность.

Она просыпалась посреди ночи и снова начинала беспокойно метаться по камере, не понимая, где находится и зачем. Ей казалось, что она попала в альтернативную реальность, в матрицу собственного сознания из которого не выхода. Ей казалось, что она заперта внутри собственного тела. Тогда она начинала кричать, чтобы проверить остался ли у нее еще голос, или его тоже отняли вместе со свободой. Потом начинала молиться. Неуклюже шептать молитвы на арабском языке, которые успела выучить, посещая ускоренные курсы арабского языка при мечети. Она постоянно сбивалась, торопливо произнося иностранные слова, непривычные ее слуху и чуждые ее языку. Иногда она смеялась, вспоминая своих друзей, которые теперь ненавидят и боятся ее. Или плакала, вспоминая мамины глаза, смотрящие на нее с молчаливым отчаянием. Лежа холодными бессонными ночами на жестких нарах своей камеры, ее душили беззвучные рыдания, когда вся жизнь, как на кинопленке проносилась у нее перед глазами. Горячие соленные слезы медленно катились по щекам, и она никак не могла их остановить.

Реальность была настольно болезненной, что она изо всех сил старалась выпасть из нее, погружая свое сознание в успокоительные картины прошлого. Закрывая глаза, она грезила наяву и от этого становилось немножечко легче. Ее измученный мозг цеплялся за единственное слово, которое должно быть святым для любого человека «мама», но не находил отклика в душе. Бледные ассоциации сменяли потускневшие от времени картины, в которые она никак не могла вдохнуть необходимые чувства.

Вот она мысленно стоит перед калиткой родительского дома, не решаясь войти и придумывая разные предлоги, чтобы оттянуть момент встречи с родителями. Достает телефон, скользит взглядом по мерцающему в сумерках экрану, желая убедиться, что новое сообщение не пришло. Бросает взгляд на часы, отмечая про себя, что уже поздно, лихорадочно ища предлоги и оправдания для родителей. Но вот дверь в дом открывается и на пороге появляется Эрик. Он сбегает по лестнице и быстро пересекает двор, проходит мимо, даже не взглянув на нее, как будто ее тут вообще нет.

– Мама дома?

Спросила она, не потому, что хотела знать, а чтобы хоть как-то напомнить о себе.

– С каких пор тебя это интересует?

Презрительно бросил брат и быстро прошел мимо, скрывшись в припаркованной у тротуара машине. В следующую минуту она услышала звук двигателя и машины быстро скрылась из вида, оставляя после себя неприметное облако пыли. Она глубоко вздохнула и вошла во двор, медленно поднялась по лестнице и толкнула тяжелую входную дверь. Дом встретил ее обволакивающей тишиной. Она устало сбросила туфли и уже собиралась подняться по лестнице к себе в комнату, радуясь, что осталась незамеченная родителями, но тут из кухни бледной тенью выскользнула