Повесть о пятой лавочке. Рассказы о нас - Сергей Бурдыгин

– Откуда знаешь?

– Что я, слепой что ли? Да и люди свои сообщили, сам понимаешь. Мне их разгонять?

Игорь Павлович представил низенького, толстенького полковника Славку Логинова, тщетно и смешно в одиночку прогоняющего орущих пикетчиков и снова улыбнулся:

– Пока не трогай. Я приеду. Когда они начнут?

История с рынком была, по сути, легко прогнозируемой с самого своего начала. Стоял этот рыночек на улице Революции, почитай, со времен как раз этой самой пролетарской заварухи, стоял себе и окрестных бабулек дешевизной радовал, но свели как-то Карпова с человеком по имени Саид Гусейнов – грузным, старым азербайджанцем с красиво седеющей шевелюрой. Гусейнов объяснил, что приехал в город к брату (брата – владельца бензоколонок мэр знал, правда, не очень близко), и собрался тут открыть хороший бизнес. Лучше всего – торговый центр (любят они, это дело). Хорошо бы – на раскрученном месте какого-нибудь рынка. Например, на улице Революции.

Нет, рынок никто закрывать не будет. Более того – людей переведут в теплые павильоны. Благоустроят территорию. Создадут новые рабочие места.

Пока красиво седеющий Саид Гусейнов (как же его брата зовут, дай Бог памяти?) так же красиво излагал свою программу оккупации городских торговых площадей, Игорь Павлович рассматривал массивный золотой перстень на его безымянном пальце. Рассматривал, и вспоминал, как во время выборов приходилось, встречаясь с местными бандюками (а и без этого не обойдешься) напяливать на себя все эти цепочки-бляшки – Славка Логинов уверял, что по-другому разговор не получится, здесь точно встречают по одежке. Вот и Гусейнов не удержался. Показывает себя. Рынок ему зачем? Понятное дело – павильоны теплые он построит, продавцов туда сгонит. Вот только арендную плату такую назначит – хоть прочь беги или цены поднимай. Кто-то, конечно, и побежит. И тогда на улицу Революции за Гусейновым войдут махмудовы, алиевы и прочие ушлые люди, которые со временем превратят продуктовый рынок в какой-нибудь крупный развлекательный центр. Или торговый комплекс по продаже иномарок. Место-то неплохое.

Короче, сговорились. Рынок и впрямь вложений требовал, а откуда они в городской казне?

И вот теперь продавцы с улицы Революции, поздно прочухав, что к чему, ударились в акции протеста. Дескать, не надо нам нового рынка – дорогу перекрывают, жалобы пишут. А куда деваться, мелким хозяйчикам нынче места все меньше, время такое.

– И еще, – мэр немного помедлил, слушая, как Логинов тяжело, с присвистом дышит в трубку, – У тебя там дачники вора порешили, что делать-то собирашься? Человека, небось, уже за решетку засадил?

– Разбираемся. Вроде как старика и сажать не за что. Самооборона. Аффект. Под подпиской он у нас.

– Слов-то понабрался, умник… Вот и я так думаю – не слишком виноват дачник-то. Зря вы вообще все это раздули.

– А мы, что ли? Газетчики разнюхали, телевидение… Они, огородники, и так всю плешь проели – дескать, город на них рукой махнул. Скупки металла закрыть требуют. Тоже – головная боль, сам знаешь. Грабят их.

Игорь Павлович поморщился:

– Знаю. Ты вот что… Ты пока помедли там со всем этим. Придумаем, как ситуацию использовать. Кто там у них в обществе председатель? Я слышал – Корытин?

3.

Только в одном городе, где жил Кузьма Сергеевич Томилин, ездили на работу, получали пенсии, в школах учились несколько сотен тысяч человек. Невеликий, конечно, муравейник выходил, но ведь и не деревенька какая-нибудь. Но кто, где, за какие грехи выделил из этого достаточно большого количества людей в то злополучное утро именно его, Томилина, – этого старик понять не мог. Вроде жил, как все, в меру правильно, квартиру заработал, дачу, язви ее теперь, сына поднял. Машину вот только купить не успел: копил, копил – и докопился до дефолта. Зря, выходит, ишачил. Но ведь и не ишачил-то по большому счету – работал, ночами не спал, заводу весь отдавался. Чего греха таить – порой и не до семьи было. А теперь… Завод не поймешь, в чьих руках, народу посокращали – жуть. Хорошо, успел Кузьма Сергеевич на пенсию уйти, успел на дачке своей разместиться. Проводили хорошо, даже холодильник подарили, а потом…

А потом вот даже до бомжа этого дошло.

Почему?

С Богом у Томилина отношения были сложные. В церковь он не ходил, но сына крестил в деревне, на дому у бабки Караваюхи, причем, крестил в те времена, когда за это ох, как схлопотать можно было. Вызвали бы в горком (а завод по статусу был прямо в горкомовском подчинении) – и прощай, должность. Впрочем, туда и так вызывали часто. Однажды все руководство завода на ковер поставили. Чего это, мол, у вас на территории ночью столько лампочек горит? Не знаете, какая должна быть экономия? Ну, директор давай оправдываться: подъездные пути, мол, техника безопасности. Куда там! Схлопотал Данилыч строгача, схлопотал, а лампочки – как горели, так и гореть остались.

Только директор сам сгорел. Хватанул его однажды инсульт прямо в кабинете. Хороший был мужик, правильный. А потом еще пять лет вокруг дома гулял вечерами, всем улыбался. Ничего, кроме «та-та-та» сказать не мог.

А ведь он, Данилыч, помнится, участок им тогда приобрести посоветовал. Возьми, мол, пока землю дают, будет, где на старости лет копаться.

И сам себе взял, только не покопался ни разу.

Дачный участок Томилины обустраивали медленно, хотя и со старанием. Саженцы Кузьма Сергеевич привез из родной деревни, от живых еще тогда родителей. Особенно красная смородина удалась – она лет тридцать еще потом обильно плодоносила, словно заговоренная. Из деревни же приехал к сыну и сам Сергей Никодимыч, в прошлом – знатный плотник, поставил он дачку деревянную, небольшую, но добротную – до сих пор не валится.

Радостные были времена, добрые. Пусть за молоком для Андрейки Анюта с раннего утра очередь занимала, колбасу по праздникам видели (это потом уже Кузьма Сергеевич в должности вырос), квартиру первую получили черт знает, где – на окраине, откуда на автобусе на работу не доехать, поскольку утром в него – не влезть.

Но зато жили все-таки, как люди.

И ведь все так жили. Ну, почти все.

А потом этим почти всем – за что?

В детский сад Андрюшка идти никак не хотел, плакал. Вырос он уж слишком домашним, чужих людей боялся. Это сейчас он – коммерсант с башкой, а тогда был птенцом несмышленым с огромными грустными глазами. Куда ему такому в бизнес-то, затопчут когда-нибудь, не пожалеют, но куда еще по нынешним временам?

Прежде Томилин был уверен – время идет правильно, верно, непременно в движении поступательном. И дело не в том, что социализм тогда строили, Кузьма Сергеич и с марксизмом был в отношениях не панибратских, просто казалось ему – жизнь, именно так должна развиваться, иначе – какой смысл?

В пещерах люди когда-то жили, за мамонтами по оврагам гонялись, а потом ведь даже в космос человек отправился, не куда-нибудь. И не просто человек, кстати, а гражданин великой большой страны – СССР. Много чего плохого про Советский Союз теперь говорено и написано, может, и верно это, но что-то насчет космоса в нынешней России закупорка все больше выходит.

И вообще не видел теперь Кузьма Сергеевич ее, этой поступательности.

Может, оттого не видел, что жизнь к закату пошла. А тут еще история эта с бомжом. Как его звать – и то не выяснили. Кто, откуда?

– Где его хоть похоронили-то? – спросил Томилин следовательшу.

Та сложила губки домиком:

– А вам это надо?

Так и не сказала, фря. Не знала, наверное. Ей-то что?

Духи у этой Жанночки были удивительно противные. Словно намылил кто-то руки дешевым мылом, а смыл плохо.

Глава третья

1

На заре карьеры Антон Иванович Корытин любил ездить на велосипеде. За это в райкоме комсомола его не любили, считали молодого инструктора выскочкой.

А он везде успевал.

И как было успевать иначе, если «Газик» райкомовский – один, секретарей – трое, а есть еще завы отделом, любовницы секретарей и завов отделом, мужья любовниц…

Успевать было надо.

Еще тогда, в пору этой самой своей юности понял Антон Корытин, что здесь, в сельском райкоме ВЛКСМ, главное – не быть, как все. Станешь одинаковым – либо сопьешься, либо кончишь жизнь каким-нибудь заведующим холодным клубом.

На праздники урожая, дни учителя, встречи с невысокими гостями и на прочие аппаратные гулянки он не ездил, в меру уклонялся. В райком партии стучать тоже не бегал – этим авторитета не добьешься. Старшие похвалят, да посмеются за глаза (сами, что ли, не чудили по молодости?), а коллеги-комсомольцы побьют, чего доброго.

Светка-машинистка такие глазки ему строила, но он и тут удержался.

Рано еще все это.

Утром Корытин просыпался, садился на велосипед и мотался по хозяйствам. В дальние колхозы, конечно, не добирался, но куда поближе докатывал, сил хватало. С активом встречался, с председателями. Руководитель «Света Октября» Клим Наумович Горитько – грузный, с большими крепкими руками хохол, прозванный за лихость и крутость нрава Чапаем, зазывал в кабинет, наливал стакан: