Повесть о пятой лавочке. Рассказы о нас - Сергей Бурдыгин

Про соседний казахстанский колхоз Валерий много чего слышал. Например, когда хотелось молодежи карасинской погулять, шашлыком побаловаться (не на один же бешбармак молиться), начинали, как водится, искать подходящего барана. В своем совхозе (не зря же хозяйство советское) своровать – проблема, не отмоешься потом, а в соседнем колхозе – там чабаны чужие, но так же пьющие. Бывало, за бутылку водки барашка отдавали, только просили на их земле не разделывать, чтобы следов не оставалось. Учета у них, что ли, там не было?

Бухгалтер жил в большом широковатом домике со ставнями на окнах. Ставни Чернов выделил особо – казахи (что российские, что, видать, здешние) их обычно не вешали, ограничиваясь по вечерам занавесками. Говорили – степь должно быть всегда видно. Лебедев, правда, утверждал, что виной тому – лень и дефицит древесины. Деревьев и впрямь в здешних местах было немного, следовательно, не хватало и дров, к январю Чернов это осязаемо понял: угля у них с Лебедевым на крещенские морозы было еще навалом, районо постаралось, а вот с дровами вышла заминка. Пришлось из школы старые стулья тащить на розжиг.

У муллы-хозяина подворья проблем таких, видимо, не было. Под навесом виднелись аккуратно сложенные поленницы дров, двор был огорожен добротным высоким забором (тоже в здешних местах – редкость), молча, но настороженно гремел цепью угрюмый упитанный пес – такому и лаять не надо, одним видом воров отпугнет. Судя по всему, справным был хозяином счетовод, свое холил и охранял, не то, что колхозное.

Чернов рассчитывал увидеть эдакого крепыша с ручищами-кулачищами, не манер крестьян-кулаков из советских фильмов, но навстречу им вышел невысокий старичок с удивительно белым маленьким лицом и темными, внимательными глазами. Махнув розовой, почти игрушечной ладонью, он пригласил гостей в дом.

– Шапку не снимай, – шепнул Валерию Каержан, – и на глаза надвинь поглубже. Будешь вроде как тоже казахом…

– Да не прячьтесь, – прервал его хозяин, – у нас любым гостям рады. Даже русским.

Он посмотрел на Чернова длинно и, улыбаясь, произнес:

– Вы, как я понимаю, новый учитель из Целинного?

– Ага, – ответил почему-то скомкано Чернов. В доме пахло прогоревшим в печи кизяком, на окнах белели чистенькие занавески, – вроде, все как у людей, какой же он мулла-то?

– А я вот, – хозяин словно прочитал его мысли, – тут работаю. И людям служу. Без веры нельзя, так? Без надежды нельзя. Вот Каержан Талгатович приехал, с бедой приехал, как не принять?

С пол-бараном-то оно, конечно, – подумалось Чернову, – с таким подношением отчего не принять?

Подошли к дастархану. Хозяин раскидал по ковру белые голыши-камни, разделил на кучки.

– Будущее смотреть будем, – объяснил.

– Гадать? – Валерий все больше разочаровывался, происходящее казалось ему фарсом, игрой, в которой, как и в любой игре, будут непременно не только победители, но и проигравшие. И жаль было, прямо-таки щемящее жаль учителя Каержана, который барана не пожалел и Звездочку с Черновым в ночную стылую степь погнал, а все, видать, напрасно.

– Зря вы так насупились, – улыбнулся хозяин, – я не шарлатан какой-нибудь. И не мулла, конечно, как они меня называют. Но кое-что могу. Вы пока телевизор в комнате посмотрите, а мы тут с Каержаном Талгатовичем по-своему, по-казахски…

8.

Перед отъездом устроились чаевничать. Вместе с лепешками, сладостями и кусочками соленого, с седоватыми прожилками сыра хозяин выставил и водку. Заметив несколько удивленный взгляд Чернова, как бы оправдался:

– Иногда можно. Если гости.

Каержан Талгатович кивнул согласно:

– И с моим отцом все хорошо будет. Уважаемый Ермек Сатубалдиевич так сказал.

За пол-барана, – подумал Чернов, – я и не такое пообещать могу. Лебедева бы сюда. Вот он бы потом не пожалел красок, описывая это путешествие. Хотя… Когда человеку плохо, за соломинку хватаешься. Найти бы ее еще, когда дна в реке не видать…

Говорили о многом и вроде ни о чем. Разумеется, и политике вспомнили. Хозяин заметил осторожно:

– Смутные времена настают. Думаю, все еще наплачемся.

Чернов вспомнил про справный хозяйский двор и подумал, что если и придется кому-то здесь расстраиваться, то явно не в первую очередь.

Каержан, подобревший от водки и от добрых вестей, легковато улыбнулся:

– Зачем плакать, уважаемый? Жили спокойно, и жить будем. Вот мне плохо стало, я к вам приехал, вы мне помогли. Разве по-другому можно?

Ермек Сатубалдиевич отвечать не стал, поднес ко рту маленькую, самобытно расписанную пиалу. С драконами, что ли? Таких пиал Чернов в Целинном не видел, там все как-то попроще было, победнее. Вообще карасинцы жили небогато. Если у кого и были машины, то, как правило, старенькие уже, скорбно натужные «Москвичи» и даже «Запорожцы». Новенькая «шестерка» стояла в гараже только у Шиханова. А ведь получали-то здешние чабаны явно неплохо, не в пример даже механизаторам и уж тем более – учителям в школе. На что деньги тратили? Ковров в домах много было – вот, пожалуй, и все. Сыр-колбасу из города везли, детям сладости.

Ну, и себе – водку.

Ермек этот вот тоже ею не брезгует. Ставни, правда, на окнах закрыл. И женщин в доме не видно, попрятал он их, что ли? В Целинном на этот счет было подемократичней, женщин за дастархан к гостям пускали, правда, приходилось им за это чай разливать.

А здесь чай разливал хозяин. Неторопливо, степенно.

– Я вот как думаю, – сказал он после некоторого общего молчания, – вот научились говорить: застой, плохо все было. А сейчас лучше?

– Должно быть, – все еще добрел Каержан, – власть вот новая.

– Власть… Как ее не меняй, кто мою душу изменит, твою? Вот ты говоришь – помогаем друг другу. Не все и не всегда. Сами по себе люди жить стали. А у нас ведь как раньше говорили: соседней юрты не видно – жди беды…

Чернов в разговоре участия старался не принимать, неловко было как-то, в гостях все-таки. Но хозяин настоял:

– У нас теперь говорят, что от русских уходить надо. Лучше жить будем. Думаешь, будем?

Валерий пожал плечами, вспомнил Лебедева:

– Нашли виноватых, конечно.

– А у вас разве такого нет? – хозяин даже распаляться начал, всплеснул маленькими ручками, – У вас разве не говорят, что вы нам все отдаете, а себе не оставляете? Разве не говорят, что без нас, дикарей необразованных, легче будет?

Говорят, – подумал Чернов. Лебедев бы сказал, что не без основания.

9.

Домой выехали в самую ночь. На улице заметно подморозило, в сани плюхнулись быстро, быстро их спровадил и мулла – суетливо отпер ворота, почти шепотом бросил что-то на прощанье.

– Колхозного начальства боится, – предположил Каержан, – все-таки нельзя ему…

Чего нельзя-то? – подумалось Чернову. – Людям шаманить? Или его, русского встречать?

Не успели отъехать от поселка, Каержан достал двустволку, ухнул выстрелом в небо.

– Это я в честь выздоровления отца, – объяснил, – все с ним хорошо теперь будет…

Чернов, все еще видя ясный огненный всполох от выстрела, помолчал. Если бы все было так просто…

Ночная степь была все той же – тревожной.

Звездочка шла ходко, видно, понимала, что теперь уже – надолго домой, дома все-таки оно лучше, даже животному. Вот только у Чернова с Лебедевым не пойми что – жилье или остановка на время. Какой, в сущности, у них в Целинном дом-то? Почта, место для отправления вестей и хороших пожеланий.

Видать, отправлять некому стало. И нечего.

Вообще-то, карасинцы писать и читать любили. Был в соседях у Ледедева еще один человек, который в этом даже преуспел очень. В поселке звали его за любовь к рассужденям Комиссаром и недолюбливали. А мать назвала когда-то Комиссара Алтаем – то ли географическое название понравилось, то ли впрямь несло оно какой-то особый смысл, выделяющий ребенка из общего бытия.

Алтай Жанбаев жил грубо и неброско, как и чабаном работал, – к рекордам не стремился. Зато пил сильно, а, употребив, принимался хмуро ругать нынешнюю власть и хвалить почему-то Аракчеева. Не успел Чернов заехать, он уже в гости заявился. Зашел уверенно на кухню, сказал, будто топор в дерево вогнал:

– Приехал. Еще один. А зачем?

Сели, познакомились, выпили чай. Лебедева как раз дома не было. Алтай тяжелым взглядом измерил Чернова:

– Человек умный, вижу. Выпить-то есть?

На столе у Валерия стояла бутылка из-под рислинга, наполненная подсолнечным маслом услужливой продавщицей Мариам.

– Нет, – искренне ответил Чернов.

– Плохо, – так же искренне ответил Жанбаев. – Но вы же пьете, я вижу. Так что еще все у нас с вами впереди.

И ушел, оставив на вешалке нелепую панаму выцветшего цвета. Уже у дверей пояснил:

– У нас так принято. Если я оставляю что-то в доме, значит, вернусь обязательно.