Хазарский оборотень. Роман - Игорь Костюченко

– … на оборотня сходить? – испытующе молвил боярин, который не ожидал такой прыти от Ставра. – Неужто решишься?

Радомер испытующе глядел Ставру прямо в глаза. Тот отвёл взгляд и тихо ответил:

– Нет. Дозволь, светлый боярин, к отцу да матери отлучиться. Три месяца не бывал дома.

– Видать нужно парню очень. Соскучился по материнской ласке! – весело сказал Агмунд.

Боярин взмахнул плетью, тронул коня. Кавалькада Агмунда, свита Радомера во главе с самим боярином отправились в путь. Отдаляясь, Радомер крикнул Ставру, погоняя коня:

– Делай, холоп, как ключник решит!

Ставр стоял в клубах пыли, щеки горели от стыда. Доман подошёл к Ставру и оттолкнул его в сторону.

– Куда тебе оборотня ловить, это ж не лисица. Видел бы, что это за чудище! А ты, меча в руках не держал, да и на коне не сидишь!

Обидные слова боярского сына Ставр не слышал. Он будто стал глухим от позора, возненавидев себя. Грудь стиснула чья-то когтистая лапа. Ком подкатился к горлу, стало нечем дышать. Заслонив лицо рукавом посконной ветхой рубахи, Ставр побрел прочь от боярского терема, мимо Валента и Домана, глядевших ему вслед.

Материнская мольба

Ставр поспешил выбраться из города до того, как закроются на ночь ворота предместья в Заполотье. С большой неохотой эконом Валент дозволил отлучиться с подворья Радомера. После гибели отца миновала третья седмица, а Ставр, занятый тяжелым трудом на боярских нивах, в конюшнях, на скотных дворах, так и не смог проведать, утешить мать Малушу и сестру Снежану. Они жили за чертой прилегавших к Полоцку слобод, на выселках. Избушку у Черного ручья боярин Радомер жаловал погорельцам из милости, когда принимал в ловчие бывшего бортника Бояна.

За городскими воротами, возвышавшимися над валом и частоколом, песчаная дорога бежала вдоль изгиба Полоты. Падал с обрыва бурный поток, коричневый от болотного торфа, с грохотом крутил жернова. На мельнице хозяйничал угрюмый и благообразный старик – Пеласгий. Он имел свой надел, подворье, был богат и тароват, но выкупить мельницу у Радомера не спешил. Пеласгий умело пользовался своей зависимостью от боярина. Под защитой сильной длани разбирался старик с должниками. Их у него всегда было немало. Пеласгий охотно ссужал в долг серебро за великую мзду. Потому на мельницу всякое время тянулись людишки. Сказывали на торжище, то подлинно слыхал Ставр, что гостил у мельника нередко народ темный, охочий до шальных забав на большой дороге. Смердов же, батрачивших на помоле, держал Пеласгий в страхе и покорности, что не могло не радовать грека-эконома Валента.

Вот и сейчас ветер доносил до Ставра зычный голос Пеласгия. Он покрикивал на парней, таскавших тяжелые мехи с зерном. С княжеских и боярских полей, прилегавших к стенам града Полоцка, уж как седмицу назад свезли жито. Хлеборобы посылали возы, груженые зерном, на мельницу, стараясь получить муку нового урожая.

Ставр видел, поднимаясь на высокий берег, как суетились работники у плотины, перенося мешки от телег к лабазу, выстроенному из могучих вековых бревен. Лес брали неподалеку, на берегу Двины, где шумела на песках веселая дубрава.

Вечерело. Одинокие звезды вспыхивали в бурой Полоте. Пастух Илья гнал в город стадо, играя на рожке. Ставр посторонился, пропуская пастушьих волкодавов, гнавших в стойла стадо буренок. По тропинке, которая вела на мельницу, кто-то бежал: Ставр слышал топот босых ног и хриплое дыхание.

– Ставр, Ставр! Погоди!

Сын бортника замер, обернулся, увидев Домана. Тот бежал не с пустыми руками – за собой волочил нелегкий мешок, отдуваясь от натуги. Доман приблизился, свалил с плеча тяжкую ношу. Смахнул со лба прядь, намокшую от пота, улыбнулся.

– Подсобить, боярич? – хмуро спросил Ставр. – Куда с такой ношей на ночь глядя?

Доман кивнул на мех.

– Так это я тебе, друже. Слыхал твой разговор с Валентом.

– Про жито?

– Да. Я все слышал. Отказал он, да напрасно. Мог бы и дать мешок. Зерна на гумне вдосталь. Прости его. Скуп грек не в меру.

– Боги простят. Не нам, холопам, судить эконома. Зато боярское добро бережет.

Улыбка погасла на лице сына боярского. Крутые желваки заиграли на скулах. Доман хмуро глянул с бугра вниз, откуда доносился приглушенный рев потока и грохот жерновов.

– Буду сам на вотчине – не брошу. А пока, брат… Вот, бери…

Доман кивнул на мешок, лежавший у ног Ставр. Но сын бортника только покачал головой.

– Нет, Доман. Неси обратно. Валент узнает, нарежет с моей спины ремней сыромятных.

– Нет, нет. Я… я не позволю, брате! – закричал Доман. Но Ставр не слушал его. Он шагал прочь, все выше поднимаясь к гребню бугра, через который шла дорога к Бояновой избушке. Доман стоял позади, оторопев. Когда Ставр отошел с десяток шагов, Доман спохватился и бросился к холопу.

– Стой, стой, Ставр.

– Ну чего тебе, боярич.

– Но почему? Почему не взять жито? Это же для тебя… Для твоей семьи…

Ставр помедлил. Небо быстро темнело. И звезд на нем становилось всё больше и больше. Они сверкали – холодные, острые, бессмертные.

– Видишь звезды, Доман?

– Да.

– Ты можешь коснуться их рукой?

– Нет.

Ставр приблизился к Доману, зашептал.

– Так и холоп не может приблизиться к боярину, как звезды к земле. Запомни это, Доман, прежде чем назвать холопа своим братом.

Ставр оттолкнул Домана и пошел, все быстрее и быстрее, через бурьян, без тропы, напролом, ловко перепрыгивая глубокие рытвины и ямы, густо усеявшие склон бугра – печники из Заполотья брали отсюда глину и песок.

Он шел, переполненный злобой, стискивая кулаки, срывая длинные стебли, путавшие ноги. Еще недавно никто бы не посмел так унизить его. Была другая, совсем непохожая на нынешнюю жизнь. Без ежедневных унижений и окриков. Была жизнь свободного поселянина-кривича, знавшего свой надел, свое дело, было доставшееся от прадедов хозяйство. Был изнуряющий до седьмого пота труд, лесные походы и стычки со зверьем на тропах. Но Ставр не боялся работы, втянулся в скитания по лесу. Он много знал о диких лесных пчелах и о том, как следует добывать в чаще мед, который охотно покупали на княжеском подворье в Полоцке. Отец многое передал ему из своего собственного, из дедовского опыта. Ставр любил и умел работать, и сил от лесной нелегкой жизни у него только прибавлялось.

Но вдруг все переменилось. Страшный лесной пожар сожрал прежнюю трудовую, независимую жизнь. Теперь некогда вольным бортникам приходилось влачить жалкое существование, маяться впроголодь, собирая объедки и попрошайничая у надменного грека, возвысившегося угодничеством и лестью у боярского престола.

Подходя к заимке, Ставр немного остыл от гнева, туманившего взор после встречи с боярским сыном. В избушке, вросшей в землю, крытой корьем и землей, топилась печь. Дым выходил из открытой настежь дощатой дверцы. На кольях, расставленных у плетня из ивовых прутьев, колыхался на ветру невод. Заимку поставили на холме, откуда открывался вид на широкую Двину. Ветер сгонял комарьё, мошкару и дым в низину.

Ставр с горечью подумал: верно, мать не убрала невод, помня об отце. Наверное, ей было легче так. Будто Боян ушел на ловлю и скоро вернется. Но отец не придет. Никогда.

Из клети выглянула девушка в белом холщовом платке, которым она подвязала русые косы. Гибкий стан ее был схвачен домотканым передником с поясом, на котором висели ножны охотничьего клинка. Охнула.

– Ставрушка!

Ставр истово поклонился в пояс, как заведено было.

– Здрава будь, сестрица Снежана.

Снежана не знала – плакать или радоваться. Засуетилась, сорвала рушник с ветки у входа, кричала, возвращаясь в житло.

– Матушка, матушка Малуша, Ставр пришел… Радость-то… радость…

Показалась нестарая еще, сухая и высокая женщина. Бледная, в грубой сермяге. Жили одни глаза на ее открытом лице – большие, голубые, опушенные длинными ресницами. В молодые годы красотой славилась Малуша.

– Ставрушка!

– Мама!

Мать обняла сына, прижалась к его обветренной щеке. Сухая, прозрачная от болезни рука гладила непослушные вихры Ставра.

– Вот эконом разрешил покинуть двор боярский… А жита… не дали, не заработал ни зернышка. Валент жаден не в меру, – только и смог сказать Ставр. Сердце сжалось от горечи при виде нищей избенки и матери, с трудом, он заметил, державшейся на ногах. Ставр сокрушенно вздохнул. Снежана тревожно глянула на него. Мать опустила плечи, зашлась в кашле. В ее груди клокотало, руки тряслись.

– Ничего, ничего, Ставрушка… – улыбнулась мать Ставру, наказав дочке, – Снежана, пора вечерять, уха, кажись, поспела совсем…

В избушке было дымно и черно. Свет очага озарял плахи, покрытые густым слоем блестящей копоти. Над огнем кипело варево: капли с шипением скатывались по стенкам подвешенного котла. Мать разложила на дощатом столе липовые ложки, налила ухи в большую глиняную мису.