Хазарский оборотень. Роман - Игорь Костюченко

Малуша отпила из чаши, щипала крошки от краюхи, но не ела. Думала, глядя в мерцавший, исходивший горьким чадом огонь:

– Пропал Боян. Нет с нами больше вашего отца. Убили… звери лютые…

Накрыв Малушу ветхим тулупом, Снежана убаюкивала мать и пела ей – тихо, душевно. Древней песне кривичей дочь научилась у матери, чтобы обучить потом своих детей словам, освящённым веками. Такие песни истекают прямо из сердца, а спевшая её впервые и сама не знала, как сложилась дивная музыка и откуда взялась.

Ставр вышел из убогого жилья. От едкого дыма шумело в висках. Но от дыма ли? Ветер мотал на кольях неубранные рыбачьи неводы. Ставр почувствовал, как болит в груди, будто в нутро кто-то злобный тыкал острым, прижигая. Он подумал, что не сможет быть здесь еще несколько дней, здесь каждая вещь, каждая мелочь напоминает об отце, укоряет: душа Бояна не отомщена, сверши возмездие!

Собирая невод, Ставр вспоминал такой же ядреный и свежий вечер. Тогда семья бывшего бортника еще только приживалась на новом месте у Двины. Боян привыкал к обязанностям ловчего, зависимого от боярской воли. Отец и сын споро трудились вдвоем, готовя невод. На заре Боян собирался плыть в челне на рыбные ловы у Экимани. Там собиралась артель, отдававшая боярину Радомеру до половины улова в счет оброка. Ключник Валент велел Бояну помогать рыбарям.

Закончив подготовку к будущей рыбной ловле, приведя в порядок челн и все снасти, отец и сын сидели на берегу, глядя на то, как сверкающие звезды покачивались на серебряных дорожках широкой Двины.

Боян не смог удержаться от воспоминаний о счастливых днях. Он учил сына, долго зачем-то рассказывал, как надо строить хозяйство, если надумал заняться бортническим промыслом. Эх, вернуть бы золотое времечко. Да где там! Остались угли – нет Бояна, только память о нём. Но сладко, хоть и больно было вспоминать Ставру об отце.

Лес, говорил Боян, сам подарит богатство тому, кто умеет с ним поладить. Вдоль Двины найдется и теперь немало дубрав, которые богаты хорошими медоносами. И деревья для бортника самые что ни есть кормильцы, ведь они дарят приют пчелам и даруют им нектар, пыльцу, когда покрываются ветки не только листвой, но и цветами. И нет лучше липовых лесов, в которых так хорошо и вольно дышится в начале лета, когда жизнь набирает силу и полнятся борти медом нового урожая.

Ухожья (так называли владения бортника) населять следовало десятками пчелиных семей, выдолбив для них удобные колоды, не пожалев труда и дерева. Разместить колоды в местах, куда просто добраться бортнику и непросто лесному зверю, особливо медведям, охочих до дармовых сластей.

– Дорого за борть нынче берут в Полоцке, – сокрушался Боян, – Сказывали, не меньше пяти кун просят. Ежели борть без пчел. А с пчелиной семьей и все полгривны не пожалеют оторвать. Совсем совести у людей не стало.

Отец часто вздыхал, вспоминая об участке, который лесной пожар испепелил на его глазах в тот злополучный летний день два года назад. Гроза прошла стороной. Над лесами боги перекинули для Ярилы многоцветный мост-радугу. Но Чернобог послал испытание. Внезапно полыхнули дальние дали и огонь стал наступать на прибрежный лес, уничтожая всё на своем пути. И бежали, спасаясь из огненного кольца звери и птицы. И лани искали спасения у многоводной Двины вместе с вепрями и волками.

Ночь вступала в свои права. Свежело. И звезды сверкали все ярче и ярче. Над Двиной плыли бледные полосы – ночной туман наползал из низины, смешиваясь с дымом, тянувшимся от костра, в который Ставр подбрасывал валежник. Шумели ивы на ночном ветру. И в их пение вплетался голос сестры Снежаны. Она шла по берегу и пела, славила светлую Ладу и ее подруг, богинь воды и леса, что водили хороводы на широких лугах в ночных туманах.

Отец умолк, прислушавшись к песне дочери. Отблески костра отбрасывали причудливые тени на его скуластых щеках. И в русой бороде гасли искорки, падавшие от трещавших в пламени ветвей сухостоя.

А Снежана пела о суженом, что встретит ее когда-нибудь у околицы, на богатом коне и назовет девицу ладушкой.

– На выданье девка, – сказал отец, опустив голову.

Ставр молчал. Подбросил в костер суковатую валежину. К звездам взвился рой огненных мух. Боян смотрел на то, как искры растворялись в ночном мраке.

– Давеча к кузнецу наведывался крючья да ножи поправить, – проговорил старый бортник, поправляя хворост в костре.

– К Дубцу, стало быть?

– К нему, вестимо. И, знаешь, что поведал?

– Что же, отец?

– Я не поверил сначала, но Дубец лгать не станет. Зачем ему неправда? На днях получил он от Валента, эконома боярского, повеление. Отковать новые лемехи и топоры для смердов, что на боярина Радомера скоро работать станут.

– Откель смерды?

– Из новгородских пятин придут. Радомер уже послал за ними. А сядут те смерды на земле, знаешь, где?

– Неужто на нашем пожарище?

Боян не вымолвил ни слова – только кивнул, подтверждая догадку сына. Ставр нахмурился, ликом потемнел. На щеках вспыхнули алые пятна, погасли. Молчали, глядя в жаркое, гулящее пламя, рвущееся в черные звездные небеса.

– Ничего, батюшка, боги не оставят нас, – прошептал Ставр, – испытания только для того богами посланы, чтобы сделать нас сильнее.

– Откуда ты взял блажь такую?

– Не блажь, токмо истина. Жрец Светозар говорил в утешение боярину.

Песня Снежаны летела над рекой, будто птица, расправившая крылья после долгой неволи. Голос звучал высоко и чисто. И Ставру нравилось тогда слушать пение сестры, чувствовать рядом с собой могучее отцовское плечо, готовое всегда заслонить от напасти. Когда тебе семнадцать и ты уже успел хлебнуть лиха от горькой жизни, так важно, чтобы было на кого опереться и кому довериться всей душой.

Ладонь Бояна внезапно прикоснулась к плечу Ставра. Юноша увидел, как блеснули отцовские очи. Отец оправил окладистую бороду, будто собирался с духом перед молитвой пресветлым богам, проговорил тихо.

– Ты прости меня, сынко…

– За что, батюшка?

– За то, что отдал тебя боярину в рабство. Но у меня не было иного выхода. После пожара ни кола, ни двора не осталось, только пепел. Боярин на поправку ни резаны не дал, а оброк неимоверно возвысил. Что мне было делать? Придется тебе три года рабом быть.

– Ничего, отец, я сумею выстоять. А обидит Радомер или Валент, за мной не станет, отобьюсь!

Боян взмахнул руками, будто отгоняя тёмное. Затряслась русая борода. Решительность сына встревожила старика. И он, как мог, пытался предостеречь, защитить родную кровинушку от будущей невзгоды.

– Нет, сын, нет. И не думай даже. С боярином тягаться – слыхано ли дело? Кто мы такие, люди малые, безземельные… Простому бортнику сильные мужи не ровня. Утопят в болоте, им только кивнуть гридням. Тем только на потеху. И потом… давно хотел тебе сказать…

– Что, батюшка?

– Домана сторонись, Ставрушка. Попомни мое слово. Подведет он тебя, как срок придёт. Хоть и брат он тебе молочный, но душой слаб. Не к добру такой братец. Ох, не к добру.

Ставр молча ворошил в костре – вспыхивали синие огоньки на рубиновых углях. Пронеслась и растаяла в ночном мареве песня сестры Снежаны.

– Что же нам делать? Как выбраться из беды, отец? – спросил Ставр.

Боян не отвечал. Он молча сидел у костра, думал. Сильная рука стискивала костяную рукоятку ножа, подвешенного к широкому кожаному поясу.

– Вот и получается, сынок, – сказал после долгого раздумья отец, – не зря лесной пожар настиг нас. Раньше думал, чем прогневил богов, почему разозлился на наш род Перун? Может, дед или отец мой, что неблаговидное сотворили, за что нам с тобой расплатиться суждено. Ан нет. Все проще простого. Боярская воля на то. И пожар лесной той воле повинен.

– Но над боярином есть князь Рогволод. Мать его – старая княгиня, справедлив суд её. Челобитную представим Предславе. Неужто не заступится княжий суд? Неужто боги обидят нас?

– К князьям через тиуна пробиваться надо. А тиун серебро любит. У нас, сам видишь, Ставрушка, даже жита нет. И где взять, голым да убогим? Не на большую же дорогу с кистенём?

– Что ты, отец, что ты… Сварог накажет.

– Вот и я о том же, сынок. Будем богов молить. Может, заступятся за нас пресветлые, вернут милость свою и попечение.

Ставр хотел подбросить еще валежника в начавшее слабеть пламя костра. Но отец остановил его.

– Не надо, сынок. Пусть утихнет огонь. Пора и ко сну отойти, мне на рассвете на ловы уходить. Тебе же на двор боярский возвращаться. Служи боярину, два года еще потерпеть осталось, а там видно будет.

– Хорошо, отец, воля твоя.

– Вот и ладно.

Той летней ночью на пути к ночлегу, что был приготовлен Ставру на гумне у рыбацкой избушки, Боян остановился и снял с себя мешочек, сшитый из оленьей кожи и украшенный стеклянным бисером. Протянул вещицу Ставру.