ТУ-104 и другие - Юрий Скоп

— А-а, — протянула я, — ты же еще ничего не знаешь... Аркадий Фаридкин потерялся. Говорят, разбился. Я вчера еле-еле уговорила Алевтину отпустить Фаридку из резерва.

— Напрасно старалась, девушка.

Крылья ее хищного, с горбинкой носа вздрогнули.

— Напрасно, говорю, старалась. Тебе это не кажется, Майя Федоровна?

— Да-да, — как-то отрешенно кивнула головой Майка.

— Что еще случилось?

— Да ничего особенного вроде. Я прилетела рано и приехала в зимовье на такси. Дверь была открыта...

— При чем тут дверь, Клава?

— А при том, что у нас сегодня ночевал парень...

— Надо ехать домой... Я сейчас звонила на службу, — сказала Майка. — Нас отпустили из резерва. Алевтина еще сообщила, что нашу «тройку» отстранили от полетов на полторы недели. Приказ. Будем сидеть на земле.

— За что это вас?

— Потом я тебе, Клава, все расскажу.

В такси Клавдия шепотом спросила меня:

— Что делать будем с Фаридкой?

— Не знаю. Надо поговорить с ней. Она же....

— Ну, это ты брось! — отмахнулась Клавдия. — Не будем ханжами. В общем-то, ведь ничего страшного не случилось.

— Как ничего страшного?! — взорвало меня. — Да Фаридка, как последняя... — Я замолчала, испугавшись слова, которое едва не сорвалось у меня с языка. — Да за это...

— Перестань, Рита. С кем чего не бывает. Зря я вам рассказала. Не раздувай.

Город летит навстречу машине в легкой снеговой дымке. Таксист, молодой парень, с удовольствием разглядывает нас. В зеркальце я вижу его любопытный глаз.

— Что с тобой стало, Клавдия? Я не понимаю тебя. Ты ведь оправдываешь самое подлое.

— А я тебе, Ритка, говорю: не будь ханжой. Что ты, не современный человек? Ну, дура Фаридка, а больше-то что? Дуракам закон не писан. К тому же ведь не девочка она, а женщина. И свободная. Нам ли ее судить? Конечно, если по моральному кодексу строителей...

— Перестань!

Майка, до этого молчавшая на переднем сиденье, испуганно обернулась.

— Мне кажется, что Рита права.

— Ну, тебя-то, цыпленок, это дело и вовсе не касается! — грубо обрезала Клавдия. — Туда же, в мораль!..

У Майки сморщился носик.

— А вот если Аркадий сейчас один где-нибудь... — Майка не договорила и отвернулась.

— Все это ерунда! — резко повторила Клавдия. — Говорить больше не хочется.

«Волга», скрипнув тормозами, присела возле наших ворот. Шофер щелкнул переключателем счетчика.

Мы стояли у порога. Мы смотрели на Фаридку, а она улыбалась на оттоманке в стареньком моем халатике и натягивала капрон.

Я спросила:

— Ты не знаешь, Аркадий... что с ним?

— Не знаю, Ритонька. Ничего пока не изменилось. Как вы отрезервировались? Да вы что стоите, будто не родные? Пойдемте завтракать в исполкомовскую столовую...

— Ой, Фаридка, Фаридка, что ты наделала! — горько-горько сказала Майка.

— Что наделала? — Черные глаза Фаридки вспыхнули только ей присущей бессовестной сумасшедшинкой. — Ну, договаривайте. Успела доложить, инструкторша! — Фаридка криво усмехнулась. Огладила ногу и, отстегнув, заново закрепила чулок. — Учить меня будете? Воспитывать? А я на вас, знаете, умных... чихала. И... пошли вы!..

Со стены в зимовье исчезла наша фотография.

Нас снимали в кино. Местная кинохроника. Это было года полтора назад, и шуму это событие в службе наделало много.

Как сейчас помню, приехали в порт двое. Один высокий, худой, весь какой-то дерганый, в очках, говорил он пискливым голосом, а второй с бородой, волосы на голове пострижены «под-горшок» и примаслены. Они попали на разбор. Когда он кончился, высокий попросил внимания и представился:

— Мы, девушки, из кинохроники. Будем снимать у вас сюжет для журнала. Сами понимаете, что дело это серьезное... Вот. Хотим слетать с вами, так сказать, посмотреть на вас и на земле и на небе. Моя фамилия — Лысенко. Я оператор. А вот это Леонид Гурин. Режиссер.

Режиссер гулко прокашлялся и пригладил свой «под-горшок».

— М-м, старик, — сказал он, — все правильно. Теперь дело за кандидатурами. Вот начальство нам, наверное, порекомендует, кого из девушек снимать.

Алевтина почему-то покраснела, заводила глазками, потом буркнула:

— Надо подумать.

В общем, снимать решили нашу «тройку»: Фаридку, Майку и меня.

Нам откровенно завидовали, тогда мы были на хорошем счету. И к началу съемок, по требованию «старика», нам сшили новые костюмы. Больше всех была довольна Фаридка. Прямо извелась вся, так хотела понравиться бородатому. С ним она вела всякие умные разговоры: киношники стали гостями у нас в зимовье.

— Ленечка, а когда мы увидим себя на экране? Говорят, Софи Лорен разошлась? Я давно мечтаю о фильмах...

Ленечка оказался стеснительным и очень смущался, когда Фаридка брала его под руку.

— Видите ли, Фарида, — говорил он, — искусство кино — дело очень сложное. Необходимо увидеть в вас очень многое. Внутреннее, что ли, богатство...

Одним словом, потеха началась. Мы раз по двадцать подходили к самолету. Раз по тридцать «выплывали» в салон с подносами. Оператор кричал:

— Старик! Не вижу фактуры!

Фаридка «давала фактуру». Кончилось это тем, что Майка, споткнувшись, уронила поднос и разбила фужеры.

Потом мы ходили раз пять смотреть на себя. А когда это все надоело, Фаридка призналась:

— Нет, Ленька не тот человек... Ходу не дает... Мне бы на «Мосфильм» попасть...

От съемок у нас осталась память: оператор подарил нам фотографии. Одну из них мы повесили на стенку в зимовье. На переднем плане — смеющаяся Фаридка, чуть поодаль — мы с Майкой и пассажиры.

Фотографию наверняка убрала Фаридка.

А Алевтина сдержала обещание. Мы сидим «на земле». В службе висит приказ о нашем отстранении от полетов.

Я заполняю графики рейсов, отвечаю на телефонные звонки. Майка дежурит по перрону с синей повязкой на руке. Фаридка — в бытовом цехе. Домой мы стараемся приходить попозднее и сразу же ложимся спать.

В зимовье все разделились: Клавдия подчеркнуто выделяет свою привязанность к Фаридке, мы с Майкой разговариваем тоже не часто. Иногда Майка прибегает в службу погреться, сидит возле меня и застенчиво шмыгает покрасневшим носиком. Мороз начисто уничтожает ее веснушки.

Сегодня мы решили с Майкой перебрать оставшуюся картошку. У нас в комнатке имеется неглубокое, тесное подполье. В нем сумрачно и сильно пахнет сырой землей, проросшей картофельной зеленью, плесенью.

Мы сидим на корточках друг против друга. Гремит ведро, когда в него падают картофелины.

— Рита, — вдруг говорит Майка. — Ты прости меня, но я давно уже хотела тебе задать один вопрос. Можно? Помнишь у командира отряда?.. Ну, мне тогда показалось, что ты... и Филиппов знаете друг друга... Правда?.. Только не сердись...

Я чувствую, что начинаю краснеть, и прислоняюсь спиной к стенке: так свет не ложится на лицо. Сквозь стеганый ватничек прокрадывается к телу погребной холод.

Надо что-то ответить Майке, но я не знаю, что. А обманывать ее, я это понимаю, нельзя.

— Иногда, Майка, — я изо всех сил тяну время, — иногда в жизни происходит такое... ну, как бы это тебе объяснить...

— Да-да, Рита. Не надо. Тебе трудно. Ты извини меня... Я тебе всегда только хорошего хочу. Ты, по-моему, лучше нас... Ты... добрая.

— Добрая? Лучше вас? Чем же, Маечка?

В сумраке подполья вспыхивают, попав в линию света, Майкины волосы. Она поднимает голову кверху, задумываясь.

— А дядя Костя? А спасала Фаридку?..

— А чуть не ударила ее?

— Тебе больно за Фаридку... было. Ведь ты бы так не сделала? Правда? Как она? И я бы не смогла... Ну, конечно. У каждого свое... отношение к жизни. Вот я... Я-то что раньше видела? Школа, уроки, записочки разные... А тут сразу столько людей... Разных-разных. Какому из них поверить? Может, самолеты во всем виноваты? «ТУ-104» и другие?

— А при чем тут самолеты, Майка?

Кто-то сильно постучал в дверь.

— Я открою, Майка.

Потянуло улицей, и в комнату, согнувшись, стараясь не задеть притолоку, ввалился Кирилл.

— Ты откуда это?

— Здравствуй, Рита. Майка не приходила?

— Пока нет, — громко вырвалось у меня: мне почему-то очень жаль стало прерванного разговора. — А ты что, не встречал ее сегодня?

Кирилл, обойдя подполье, не снимая мохнатой шапки, тяжело опустился на оттоманку. Я догадалась, что он пьян, но не сильно.

— В том-то и дело, что встречал. А после она ушла... Куда-то. Картошку варить собралась или к посевной готовишься? — Кирилл боднул ногой в сторону подполья.

Кирилл чем-то похож на актера из музкомедии: там в кордебалете такие — с усиками, гладкими проборами, длинноногие, в клетчатых узких брюках.

— Картошку. А Майка правильно сделала, что ушла.

— Почему это?

— Сам знаешь, Кирилл. Все гуляешь?

— Все гуляю, Ритонька. Но ты не бойся. Я тебя не выдам ни расстояниям, ни годам, ни даже собственным обидам... Стихи народные...

— Ты бы хоть шапку снял.

— Пардон, пардон!

— Кирилл, ты зачем Майку обижаешь? Что она тебе плохого сделала? И хоть расскажи, пожалуйста, чем ты занимаешься?